litbaza книги онлайнВоенныеТайны и судьбы мастеров разведки - Сергей Маслов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 54
Перейти на страницу:

— При мне он никогда ничего похожего на это не про­износил. Но вот моя мама — сейчас, сев за книгу, я очень много ее расспрашиваю — сказала мне, что слышала от отца такую фразу: если бы он не стал военным (он не ска­зал —разведчиком), то стал бы строителем. К сожалению, у него никогда не было возможности проявить эти созида­тельные наклонности. Даже на бытовом уровне — у нас никогда не было дачи. Но он очень хотел быть строителем. Возможно, поэтому он все время дарил мне строительные конструкции, кубики. Я строил всякие здания, а он помогал мне в этом, объяснял, учил. Мне кажется, он с удоволь­ствием занимался этим со мной. Он очень много дарил мне подобных игрушек. Но никогда — пистолеты.

— А вот вы ему такой «подарочек» преподнесли. Сам я не видел, но люди знающие говорят, что в музее истории разведки в штаб-квартире СВР в Ясеневе среди вещей, принадлежавших вашему отцу, — ваш пистолет, грозный «Стечкин». Правда, большинство уверено, что это пистолет Михаила Матвеевича.

— Это несколько курьезная история. А почему, соб­ственно, курьезам не должно быть места в жизни?

В Таджикистане в 1996 году, в январе, случился мятеж. И президент Ельцин тогда меня туда бросил. (Юрий Михай­лович был в то время помощником президента России по национальной безопасности. —Примеч. авт.). Нужно было вместе с таджикским руководством принимать какие-то меры для прекращения мятежа. Действовать пришлось жестко. Очень непростая была работа. Там меня и наградили этим пистолетом. А «Стечкин», вы знаете, очередями стреляет.

— Знаю, автоматический пистолет. Такого даже у аме­риканцев нет. А он в комплекте с прикладом был?

—Да, с прикладом. И вот я думаю: привезу его сюда— что с ним делать? Автоматическое оружие нельзя оформ­лять как личное оружие. Но тем не менее пистолет сюда доставили как официально подаренный. Я при встрече с Вячеславом Ивановичем Трубниковым, тогдашним ди­ректором Службы внешней разведки, и говорю: «У вас там ребята тренируются в тире, стреляют из разных видов оружия. Даже я пробовал. Пусть и «Стечкин» там будет, пригодится». А Вячеслав Иванович и говорит: «Нет, я его не отдам в тир». И отдал его в музей. Пистолет положили под стекло. Но краткая надайсь, которой сопроводили экспонат, легко может ввести в заблуждение любого посетителя. Он может запросто принять «Стечкин» за личное оружие Ми­хаила Матвеевича Батурина. Мне так многие и говорили: «Видели, видели пистолет твоего отца». Я какое-то время сопротивлялся этому, но потом решил: пусть остается как есть. В конце концов, пистолет гораздо более подходит к биографии отца, чем к моей собственной.

— Перед своим первым космическим полетом — на станцию «Мир», вы пришли в штаб-квартиру СВР, в Музей истории СВР. Мне лично понятны ваши чувства, но многие могли истолковать это как некое суеверие или — более того — как красивый жест.

— Этот визит был настолько тихим, что о нем немногие знали и в самой штаб-квартире СВР. Так что мне особенно не о чем было беспокоиться.

Тут надо понять, что такое для человека первый полет в космос. Вот я уходил в другой мир, хотя, конечно, соби­рался вернуться. Эмоциональное напряжение космонавта в это время настолько велико... Я просто не буду вам это описывать. Но это очень сильные переживания. Группа пси­хологической поддержки всегда готовит для космонавтов фильм минут на пять-семь. Берут интервью, разговаривают с близкими людьми—родителями, женами, детьми. Тради­ция такая в российской космонавтике. И каждый космонавт знает, что ему эту короткометражку покажут по дороге из гостиницы «Космонавт» до того места, где надо надевать скафандры. Ну, Байконур — он ведь очень большой. Ехать почти час. И я знал, что такой фильм будет. А значит, и по­желания удачи от дочки, от мамы. Но отец-то мне — тоже близкий человек. И я тоже должен с ним какую-то внутрен­нюю связь установить. Сходить на могилу? Очень не хоте­лось идти на кладбище. Настроение-то — совсем другое. Даже думать нельзя, что «эта штука» может взорваться. А ведь взрываются иногда. И люди гибнут. Но с мыслями об этом космонавт не может готовить себя к полету. Вот я подумал — подумал и позвонил Вячеславу Ивановичу Трубникову: «Вы знаете, хотел бы перед полетом прийти». Он очень хорошо к этому отнесся, сам подошел в музей. Мы там сфотографировались. Я цветы возложил у памятника чекистам-разведчикам, отдавшим жизнь за Родину.

Перед вторым полетом — на МКС — вместе с Талгатом Мусабаевым и американским космическим туристом Деннисом Тито эмоциональное напряжение было уже не столь велико. Но камень в основание традиции был уже заложен. И я снова позвонил в Ясенево. А там директором был уже Сергей Николаевич Лебедев. И у него никаких воз­ражений не возникло. Он вместе со мной в музей сходил, потом беседовали в его кабинете.

— Можете ли вы сказать, что сверяете жизнь по отцу?

— Наверное, нет. У меня вообще нет образца, которому я старался бы во всем подражать. Я живу собственной жизнью. Личность отца, разумеется, наложила на меня огромный отпечаток. Не просто отпечаток — я часть своего отца. Но одновременно я часть и других людей, конечно.

— Сошлись бы вы с отцом во мнениях по поводу се­годняшних российских реалий? И вообще, можно ли было спорить с Михаилом Матвеевичем?

— Нет, спорить с ним было трудно. Потому что он обид­чив был. И я даже старался избегать подобных ситуаций.

Я думаю, что мы не спорили бы по поводу сегодняшних реалий. Мы просто определили бы, что у нас общего, а в чем мы расходимся.

— Однажды ваш отец сказал (и вы эту фразу записали): «Я остался жив, потому что всегда сторонился политики». Вы к этим словам отца не прислушались.

— Я понимаю, что он бы этот мой шаг не одобрил. Но я — это я. Живу в другое время. И у меня свои пред­ставления о том, что нужно делать, а что — нет. Я пошел в политику не потому, что она мне очень нравится как та­ковая, что жить без нее не могу. Я сейчас прекрасно живу без политики и совсем в нее не лезу. И прекрасно себя чувствую. Хотя мои коллеги-космонавты идут в депутаты. И мне предлагали. Но я не иду.

Идя в политику, я хотел сделать для страны максимум того, что мог. Все знания мои применить. Мне казалось это правильным.

—Ас каким настроением вы ушли из политики? С разо­чарованием?

— Нет, я ушел немножко истерзанным, что ли. Я чув­ствовал, что как личность деформировался. Это отдельный разговор, особый, сложный. Мне тогда нужно было какое-то еще более сильное воздействие, чтобы восстановиться, чтобы личность вновь обрела правильную конфигурацию. И мне кажется, космос мне в этом помог.

А вообще-то с тех пор как я оставил политику, прошло уже шесть лет (беседа состоялась в 2003 году. — Примеч. авт.). Немалый срок. Если бы мне предложили вернуться в нее три года назад—я бы отказался. Но за последние два года у меня, по крайней мере, исчезла идиосинкразия к по­литике, то есть она уже не вызывает прежних болезненных реакций отторжения. И если бы мне сегодня предложили вернуться в политику, я стал бы серьезно думать.

— Скажите, ваша страсть к языкам — это наследствен­ное или благоприобретенное? Журналисты, по-моему, уже сбились со счета, определяя, каким количеством языков вы владеете.

1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 54
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?