А следом, совершенно неожиданно, звездный час настал для меня, потому что я была самой высокой девочкой, и только мне было видно, что творится в Ингиной квартире.

— Ты это, аккуратнее, — инструктировала меня Маринка, — показывайся в окне ненадолго, а то тебя заметят и прогонят.

— Жаль, что у Нарки глаза не на перепонках, — вздыхала Манька.

— На каких перепонках?

— Ну, на этих. Которые веревочками из глаз вылезают.

— Это не перепонки, это щупальца, — постучала по лбу я.

— Щупальца так щупальца, — не стала спорить Манька. — А было бы вообще шикарно — вытянула глаза и все видишь, а сама внизу спряталась. Нарк, там на бельевой веревке какая-то тряпка висит, ты накинь ее на голову, и тогда тебя никто не увидит.

Я осторожно подтянула к себе тряпку. Выглядела она не очень — была вся в каких-то разводах и пахла сыростью.

— Фу, — поморщилась я, — этой тряпкой полы моют!

— Никаких «фу», — отрезала Манька, — потом выкупаешься — и все дела. Давай подсматривай быстренько, а то сейчас кто-нибудь из взрослых нас заметит и прогонит из-под окон.

Делать было нечего, я зажала нос пальцами, накинула на голову тряпку и, поднявшись на цыпочки, заглянула в окно. Ингину тетю я заметила сразу. Она была очень похожа на Ингину маму — такая же круглощекая, с густыми вьющимися волосами, сидела на угловом диванчике и мерно качала головой.

— Ну чего? — зашипели девочки.

— Да вот, — доложилась я, — вижу ее. Головой кивает.

— Кому кивает?

— Никому. На кухне больше никого нет. Сидит и сама себе кивает головой.

— Храпит?

— Может, и храпит, но мне не слышно. Но головой качает постоянно.

— Ооооо, — затрепетали девочки, — вон оно как! А расскажи, что там еще происходит!

Я поправила на голове тряпку, привстала на цыпочки, заглянула в окно и похолодела — Ингина тетя смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами и, хватая воздух ртом, тыкала пальцем в окно!

— Ааааа! — заорала я, кубарем скатилась со стула и, придерживая тряпку на голове, пустилась наутек.

— Ааааа! — заорали девочки и побежали следом. В арьергарде, гремя стулом, летела Манька.

— Вы чего орете, нас по крику вычислят! — шикнула Каринка.

Остальной отрезок пути мы проделали в молчании, бежали, отчаянно выпучившись глазами на перепонках. Или на щупальцах, один хрен.

Ворвались в беседку и рухнули на лавочки.

— Она меня заметила, — скулила я, — теперь нажалуется маме, и мне влетиииит!

— Ничего не влетит, — выдохнула Маринка, — вряд ли Ингина тетя кого-то под тряпкой разглядела. А чем она тебя так напутала?

— Ничем. Она сама испугалась. Меня заметила и испугалась.

Девочки мелко затряслись в хохоте.

— Теперь Ингина тетя никогда не заснет. Ты ее вылечила от болезни, — задыхалась Каринка.

— Аааа, ооооо, — подвывали мы и хватались за бока, — теперь она никогда не будет храпеть!

Конечно, мы понимали, что поступили очень и очень нехорошо. Но чем отчетливее мы это осознавали, тем громче смеялись.

— А зачем ты стул с собой потащила? — пытали мы сквозь слезы Маньку.

— Ну, я видела, что Нарка рванула с тряпкой на голове, вот и потащила стул, — объясняла Манька.

— Ахахаааа, — рыдали мы, — ахахаааа…

Я оставлю нас корчиться от смеха в беседке и вот чего вам скажу (делает строгое лицо и качает головой): если ты по глупости напугал ни в чем не повинную чужую Ингину тетю, то должен быть готов к тому, что это аукнется тебе какой-нибудь бякой. Легионами кусачих комаров, россыпью мошкары в первом, втором и даже компоте, сумасшедшим горнистом, туалетом типа «деревенский сортир» со шквальным сквозняком из всех щелей в стенах, — вот чем аукнется тебе твое необдуманное поведение.

Напугал ни в чем не повинную тетю — получай незабываемый отдых в пионерлагере с таинственным названием «Колагир».

Ыхыхыыыыыы (злобный, продолжительный смех).

Ба не горела желанием отправлять нас в «Колагир».

— Знаю я эти пионерлагеря, — бурчала она, — кормят из рук вон плохо, антисанитария, вожатые разбалбесы и два слова связать не умеют.

Но замученные нашими выходками родители были очень даже за, чтобы мы съездили в лагерь.

— Пусть и вожатым будет плохо, — злорадствовал дядя Миша.

— Сделаем небольшой косметический ремонт в детской, — радовалась мама.

— Отдохнем! — припечатывал папа.

Если у родителей и были какие-то сомнения насчет нас, то их безжалостным образом развеяла Каринка. Погожим майским днем, пока папа с дядей Мишей нанизывали на шампуры мясо, а мама с Ба накрывали стол для пикника, сестра решила скрасить томительные минуты ожидания очередным актом вандализма и крест-накрест раскроила водительское сиденье папиной «копейки». Консервным ножом. «Хотелось узнать — пружины там или опилки», — орала она, пока мама выкручивала ей уши.

— Лагерь так лагерь, — сдала бастионы Ба, опасливо косясь на папино дергающееся веко.

— Вот и славно, — обрадовался дядя Миша, — а пока Маня будет в лагере, ты можешь съездить в Новороссийск, к Фае. Она давно зазывает тебя в гости, но ты никак не выберешься.

И наступили лихорадочные времена. Мы пребывали в радостном ожидании отдыха, мама придумывала, в какой цвет перекрасить стены в детской (нужно, чтобы успокаивающий и одновременно немаркий), а Ба, приговаривая: «Не поеду же я без подарков к Фае, которая Жмайлик», — шантажировала геенной огненной несчастного товароведа городского универмага.

Папа скорбно высчитывал, во сколько ему обойдутся новая обивка для сиденья и ремонт детской.

— Вылечу в трубу, — долетали до нас его горестные стенания.

— Обязательно выкрутимся, — не сдавалась мама.

А с Дядимишиного лица не сходила улыбка счастья. Все, конечно, отлично понимали, чему он радуется, но скромно об этом молчали. Кроме Ба, разумеется.

— Приведешь хоть одну свою козу в мой дом — и тебе несдобровать, ясно? — грохотала она.

— Мам, ну с чего ты это взяла?

— Я сказала, а ты меня слышал. Если нога хоть одной твой чучундры ступит на порог моего дома, я устрою тебе такой скандал, что мало не покажется. И предупреждаю сразу — Валя будет приглядывать за тобой. И за домом!