Ах, как радовалась мама, когда увидела бабулю, как она обнимала ее и целовала.

— Мамочка, ну что же ты одна поехала, ну как же так? — причитала она. — Мамочка, как хорошо, что ты приехала, господи, счастье какое!

Пока мама бурно радовалась приезду бабули, мы прокрались в ванную и смыли с лица весь марафет. От греха подальше. А потом ходили за бабулей по пятам, куда она — туда и мы. Бабуля надела слуховой аппарат и теперь вполне исчерпывающе отвечала на все вопросы, рассказывала о наших племянницах Ирише и Аленке, показывала фотографии, обнимала нас и целовала и не спускала с рук Гаянэ и Сонечку.

— Зачем ты их на руки взяла, они ведь тяжелые, — беспокоилась мама.

— Мам, я не тязелая, я тут цутоцку попу подняла, видишь как, и стала легче на целый полкило, — объяснила Гаянэ и прижалась щекой к бабулиной щеке. — Уууу, как я тебя люблю, аз сильно-сильно люблю!

Сонечка тут же ревниво оттолкнула Гаянэ.

— Ня! Тока Сонуцка юбю бабуйа!

— Я вас всех сильно-сильно люблю, — заверила нас бабуля и поцеловала каждую в макушку.

Потом вернулся с работы папа, и бабуля тут же начала называть его «мой зять золото», а папа покрывался в ответ мурашками и благодарственно мычал «мыееее». В общем, день удался на все сто!

Следующим утром в ожидании Манюни мы с сестрой гасили в луже карбид и, принюхиваясь к специфическому запаху, дружно говорили: «Фуууу». Маринка не стала к нам спускаться.

— Как только Манька придет, поднимайтесь ко мне, я вам чего расскажу, — крикнула она.

— Чего расскажешь?

— А не скажу!

— Ну хоть намекни.

— Я бы намекнула, но у меня живот болит, — сделала жалобное лицо Маринка и с шумом захлопнула окно.

Мы с сестрой переглянулись. Маринка была неоценимым источником информации. Все важные новости мы узнавали от нее. Благодаря Маринке мы весьма туманно, но в целом представляли, как получаются дети (мужчина обнимает женщину и писает на нее), почему у Ритки из тридцать пятой такая злющая мама (у Риткиного папы завелась полюбовница), почему у тети Зои из восьмой квартиры на бельевых веревках круглый год сушатся кальсоны с начесом (она сильно простыла и теперь греет задницу тумбанами).

Для нас у Маринки всегда была припасена какая-нибудь сногсшибательная новость. Недавно, например, она шепотом поведала нам, что видела писюн своего брата Сурика.

— Представляете, девочки, он спал, как всегда, в носках, а трусы свернулись набок, и все хозяйство было на виду, — озираясь по сторонам, рассказывала Маринка. — Это такой ужас, вы не представляете, какой ужас!

— А чего там у него нового? Небось такой же дурацкий комплект, как у статуи Давида, можно подумать! — фыркнули мы.

В минуты тягостных раздумий о несправедливом устройстве мира (преимущественно эти минуты случались, когда нам особенно сильно попадало от мамы), мы открывали альбом творческого наследия эпохи Возрождения и долго разглядывали причиндалы Давида. Утешались.

— Вон, — потирая зудящее ухо, говорила Каринка, — а представляешь, если бы у тебя тоже такая фигулина была? Это же кошмар! С такой фигулиной прямо сразу ложись и помирай!

— Угум, — вздыхала я, — вот ведь несчастные люди эти мальчики!

Но Маринка заверила нас, что статуя Давида — это просто цветочки, и мы какое-то время пребывали в оцепенении, боясь представить, ЧТО у Сурика в трусах, если фигулина Давида — это цветочки.

Манька явилась сильно задумчивая, с виноватым выражением на лице.

— Ты чего? — заволновались мы.

— Да так, — она шмыгнула и повела ногой туда-сюда.

— Ба наказала?

— Угум.

— Когда?

— С утра. Полезла зачем-то в свою косметику и сразу заметила, что я испортила помаду, ну и… — Манька горестно вздохнула.

— И чего?

— Можно подумать, вы не знаете «и чего», — рассердилась Манька, — и того! Оттаскала меня за уши да пребольно по попе ударила. Три раза.

— До сих пор болит? — Мы по очереди потрогали Манькины уши.

— Да не. Она не хотела меня отпускать гулять, но потом смягчилась. И сказала, что к обеду придет проведать вашу бабулю.

— Ну и ладно, главное — отпустила тебя погулять. Пойдем к Маринке, она обещала нам рассказать чего интересного.

— Пойдем! — Манино горе как рукой сняло.

Мы поднялись на четвертый этаж и позвонили в дверь тридцать восьмой квартиры. Открыл нам ничего не подозревающий Сурик. Сами того не желая, мы, как по команде, уставились ему на штаны. Сурик нервно поежился, свел колени и прикрыл рукой ширинку.

— Вы чего? — пробасил он.

— Да так, — осуждающе глянули мы на него и шагнули в коридор. Объяснять что-либо усатому тринадцатилетнему подростку, у которого между ног даже не цветочки Давида, а не пойми что, мы не посчитали нужным.

Сурик засопел и обиженно пошевелил густыми бровями.

— Идите в большую комнату, посидите пока на диване. Маринка в туалете. Срет, — мстительно заорал он в сторону туалета, безошибочно вычислив источник нашего неласкового поведения.

— Сурик, ты еще пожалеешь, что на свет родился, понял? — заклокотала Маринка.

— Ахахаааа, — игогокнул Сурик и, победно хлопнув дверью, укрылся в спальне.

— Марин, ты там долго? — поскреблись мы в туалет.

— Да нет, скоро выхожу.

Мы прошли в большую комнату и уселись на диван. Взяли из хрустальной вазочки по горсти сушеного кизила, стали есть, отчаянно гримасничая — кизил оказался таким зубодробительно кислым, что есть его, сохраняя каменное выражение лица, не представлялось возможным. Про такой кизил в нашем городке говорят: «Засунь в задницу ослу — рванет с места со скоростью сто километров в час». Правда, такое говорят не только о кислом кизиле, но и об остром перце. Как раз на днях Ба купила на базаре килограмм нормального на вид болгарского перца, а он через один оказался невероятно острым. «Засунь ослу в задницу, и он рванет с места со скоростью сто километров в час», — ругалась Ба. Мы слушали ее и нервно представляли, как может рвануть с места несчастный осел, если у него в попе такое острый перец.

Через несколько минут притащилась бледная Маринка и пожаловалась, что с утра не вылезает из туалета.

— Мама пригрозила по телефону, что вернется с работы и сделает мне клизму.

— А что ты ела?

— Да вроде ничего такого. Если только вот этого кизила вчера переела.

Мы испугались и высыпали кизил обратно в вазочку.

— Ну конечно, если столько кислого есть! — постучала по лбу Каринка. — Так не только понос может приключиться, но и заворот кишок.

— А что такое заворот кишок?