нисколько не будет разочарован, — сказала Джин. В ее тоне не было слышно ни намека на вызов, ни тени бравады, только правдивость и ясность — раз уж пришлось говорить начистоту. — Я точно знаю. С бедным Полом все будет в порядке, — заявила она с улыбкой.

Он слышал в ее голосе и видел в ее взгляде такую беззаветную искренность, что возражать ей было бы страшной пошлостью. Он попытался прибегнуть к другим аргументам — хотя и сознавал, насколько неуклюже будет выглядеть эта попытка.

— Вы страшно разочаруете и своих домашних.

— Да, и мама, и бабушка хотели бы этого для меня. Но я никогда ничего им не обещала.

Тони помолчал.

— А миссис Бивер? Как насчет нее?

— Обещала ли я ей? Никогда. Я знала, как сильно она этого хочет. Но и только.

— Но ведь это уже так много, — возразил Тони. — Зная, как она хочет этого, вы возвращались снова и снова, разве это не равноценно обещанию?

Джин подумала.

— Больше я не вернусь.

— Ах, милое дитя, зачем же вы так поступаете с нами?! — воскликнул ее друг.

Не обратив внимания на его возглас, Джин продолжала:

— Много месяцев назад — когда я была здесь в прошлый раз — меня попросили о гарантии — в некотором роде. Но даже тогда я воздержалась.

— И все это время ваши намерения были неизменны?

Он потребовал у нее ответа необычайно серьезным, чуть ли не суровым тоном, но она откликнулась мгновенно, с какой-то даже трогательной готовностью.

— У меня не было никаких намерений. Я хотела только подождать, чтобы все продумать, все прочувствовать, все взвесить. Мне казалось важным убедиться, что я не была к Полу несправедлива. И я не была: я отдавала ему должное тогда — и отдаю теперь. Он никогда не скажет, что я была несправедлива к нему; я в этом уверена. Я должна радоваться возможности стать его женой. Но я не могу.

— И все же вы давали надежду, — сказал Тони. — Не кажется ли вам, что стоит еще раз серьезно подумать? — Смущение и острый, как приступ физической боли, шок от столь неожиданного оборота событий так его ошеломили, что он забылся и перестал скрывать свои чувства; он продолжал говорить, даже когда по ее глазам стало понятно, что чувства эти были теперь перед ней как на ладони. — Если вы изначально не собирались этого не делать, следовательно, вы имели в виду нечто прямо противоположное. Значит, что-то заставило вас перемениться.

Джин помедлила.

— Все заставило меня перемениться.

— Что ж, — сказал Тони с улыбкой до того натянутой, что ему самому она казалась почти жалкой, — мы поговорили о том, каким разочарованием это станет для всех остальных, и, я полагаю, будет уже излишне пытаться говорить о том, каким разочарованием это будет лично для меня. Это уж, во всяком случае, не может иметь для вас большого значения.

Джин снова помедлила; Тони заметил, как сильно она побледнела.

— Правильно ли я понимаю: вы хотите сказать, что и в самом деле желаете, чтобы я вышла замуж?

Если бы откровение о том, до чего ему это желательно, еще не снизошло на него, глубокая тайна ее красоты в сей критический момент дала бы свершиться озарению: любование ею настолько его захватило, что он не нашелся с ответом, пока она снова не заговорила.

— Правильно ли я понимаю, что вы буквально просите меня об этом?

— Я прошу вас — я прошу вас об этом, — сказал Тони Брим.

Они стояли, глядя друг на друга так, будто шли по замерзшему озеру и вдруг услышали, как громко затрещал лед.

— И почему вы делаете это?

— Я скажу вам, почему делаю это, если вы скажете мне, почему вы переменились.

— Я не менялась, — сказала Джин.

Казалось, они оба не в силах оторвать глаз друг от друга. Именно так он очень давно смотрел в глаза другой женщины, но в этот миг он думал о том, до чего не похожи глаза Джин на те, что остались в прошлом. Он покачал головой; его переполняли печаль и нежность, и он чувствовал, что в первый и последний раз может позволить себе не скрывать ни то, ни другое.

— Вы изменились… Вы изменились.

Она сдалась.

— Неужели вы не предпочли бы, чтобы я больше не возвращалась?

— Я предпочел бы. Но вы вернетесь, — сказал Тони.

Она наконец отвела от него взор — окинула глазами место, где до сих пор имела дело лишь с дозволенными эмоциями, которые не было нужды таить, и снова сдалась перед лицом опасной правды.

— Так вы считаете, что мне лучше вернуться — и чтобы я была совсем иной?

Его нежность выплеснулась в улыбке.

— Совсем иной — иной, насколько возможно. Ведь тогда и все остальное изменится, — добавил он.

Отвернувшись, она, казалось, усиленно раздумывала над тем, сколько — и чего именно — в таком случае вмещает в себя это «всё». Но вслух сказала только:

— А вот и он.

Вдали показался Пол Бивер, разодетый в пух и прах: уже издали весь его наряд, от галстука до ботинок, вопил о том, каким торжественным счел он этот случай. Разряженная, несомненно, как никогда прежде, его крупная, но лишенная хотя бы одной выразительной черты фигура важно плыла по лужайке.

— Так выходите же за него, выходите! — сказал Тони Брим.

Джин, крайне серьезная, но не дающая воли волнению, снова окинула его взглядом — настолько безмятежным, что, отвернувшись от нее при приближении Пола, Тони был уверен, что уходит, добившись ее согласия с предложенным им решением. Ее лицо светилось теперь откровенным сочувствием, адресованным ему, Тони, и чем еще могло быть это сочувствие, как не залогом уступки, обещания? Поэтому он спустился к реке торопливым радостным шагом; и радость его была тем полнее, что он шел не оборачиваясь и не мог видеть во взгляде, которым Джин его проводила, трагического осознания, вспыхнувшего по его вине; глядя на его так хорошо ей знакомую летящую походку с ее бодрым ритмом, она поняла, что он действительно надеется, будто его мнимая исповедь будет более чем щедро вознаграждена исполнением его просьбы.

Пол Бивер держал в руке маленький сафьяновый футляр, но и его глаза провожали прямую раскачивающуюся на ходу спину Тони, пока та не скрылась из виду.

— Из-за меня ему пришлось уйти, — сказал он.

— Да уж и пора, — возразила Джин. — Эффи была еще не готова, когда я хотела забрать ее, но теперь ей уж надо наконец появиться. — А затем, даже не пытаясь сделать непонимающий вид, посмотрела прямо