Двумя днями позже мне позвонил Джейк, незадачливый поэт. Должно быть, я имел неосторожность дать ему номер, забывшись на минуту.

— Пол, привет. Я… я на самом деле сожалею о…

— О том, что послал меня?

— Да, ну что сказать? Но ты не должен был высмеивать поэзию, не…

— Не выслушав в ответ, что должен убраться ко всем чертям?

— Мне… я и правда отчаялся.

— Тебе жаль, ты имеешь в виду.

— Да, черт возьми. Жаль.

— Удалось поладить с албанкой?

— Да.

— И что, не заплатил?

— Ну конечно! Ну, почти… Она оказалась попрошайкой, из тех, что просят милостыню в метро. Ну, знаешь, завернутые во все эти юбки. Она-то говорила, что албанка, но мне показалось, что вполне может быть она и румынка.

— И что, такой поворот событий заставил тебя отказаться от продолжения?

— Как сказать?! Я в затруднении, что писать дальше.

— Так это была молодая румынка, которая выдала себя за албанку?

— Ладно, послушай. Я не собираюсь впредь рассуждать с тобой на тему поэзии. Ты не можешь быть беспристрастным.

— Беспристрастным?

— Ну да, не можешь понять. Я позвонил, потому что хотел искупить свою вину, предложив тебе помощь.

— Помощь?

— Да. Ну-ка скажи, что ты говоришь официанту, когда заказываешь кофе с молоком?

— Un café au lait, s’il vous plâit.

— Парень, тебе нужна моя помощь. Встречаемся завтра в одиннадцать, там же, где обычно.

Вопреки разуму, я отправился на встречу.

Когда я вошел в кафе, было пятнадцать минут двенадцатого (теперь я потихоньку вживался в шкуру француза и успел поменять собственные представления о пунктуальности) и Джейк уже сидел за столиком, что-то небрежно записывая в блокнот.

На нем был тот же лоснящийся костюм, грязные волосы так же блестели, но толстовку с эмблемой университета он сменил на более соответствующий погоде, но далеко не более приличный черный свитер. Судя по абсолютно утраченной форме, эту вещицу Джейк стянул у гигантского кальмара.

Сигаретка-самокрутка медленно тлела в пепельнице, выпуская последние миллиграммы табачного дыма в густой смок переполненного кафе.

— Ничего не говори, — сказал он, пожав мне руку, — просто наблюдай и запоминай.

Джейк слегка приподнял подбородок и повернул голову ровно настолько, чтобы встретиться глазами с официантом. Поймав его взгляд, он выкрикнул:

— Un crème, s'il vous plâit.

— Un crème, un, — резко отчеканил официант бармену.

Когда Джейк снова повернулся ко мне, на его небритой физиономии застыла самодовольная улыбка.

— Crème — разве это не «сливки»? — спросил я.

— Да, ты прав. Но именно этим словом официанты называют café au lait, как говоришь ты. С ними нужно разговаривать на их языке. Неужели тебе никто не сказал этого раньше?

— Нет.

— Merde! С тебя и впредь будут сдирать непомерные деньги. Эспрессо будет un express, понял? Эспрессо с добавлением небольшого количества молока — une noisette. Слабый черный кофе — un allongé и так далее. Если ты используешь их же словечки, они перестают принимать тебя за туриста! — Преисполненный важности, Джейк сделал глоток своего crème.

Я попросил повторить еще раз и записал все названия кофе на листке, вырванном из его блокнота.

— С пивом та же история, — сказал Джейк. — Ты никогда не замечал, что у туристов в уличных кафе в руках нечто больше похожее на двухлитровый кувшин, нежели на бокал пива?

— Да, — смущенно согласился я. Буквально пару недель назад, оказавшись на Елисейских Полях, мне захотелось выпить пивка. Мне принесли кружку размером с небоскреб, и еще час я потратил на то, чтобы осушить ее.

— Это потому, что туристы говорят une bière, а нужно un demi. Что в переводе на язык парижан означает нормальный двухсотпятидесятиграммовый бокал. Это приблизительно половина нашей пинты. Говоришь так, и они думают, что ты местный.

— Верно. Великолепно. Un demi. — Я и это записал в свой листочек.

— Если подобные вещи тебе неизвестны и ты не можешь доказать им, что ты здесь как у себя дома, они почистят тебя.

— Они что сделают?

— Черт подери! Как это по-английски? Ну только что говорил… А, обворуют тебя. Это как с водой.

— С водой?

— Да. В любом кафе или ресторане тебе принесут графин воды из-под крана, если попросишь. Но ты должен при этом сказать une d'eau. Стоит произнести de l'eau, как тебе впарят минералку. Графин — carafe — это что-то вроде пароля, сказав который можешь быть уверен, тебя не почистят. Не обворуют, черт побери.

— Пожалуйста. — Элегантным движением руки официант поставил передо мной чашку кофе человеческих размеров и оставил на столе счет с разумной суммой.

— Спасибо, — ответил я, бросил два кусочка сахара в густую пену и уставился на собственное отражение в окне кафе. Да, вид у меня был такой же самодовольный, как и у коренного парижанина.

С приближением Рождества любовь к церемониям в продовольственных магазинах возросла. Некоторые из них превратились в места совершения жертвоприношений. В витринах мясных лавок вниз головой висели неразделанные заячьи тушки. Глядя на них, казалось, что смерть несчастных животных наступила вследствие носового кровотечения. Однажды на тротуаре я увидел — кого бы вы думали?

Кабана, очевидно, прилегшего отдохнуть у магазина на время сиесты! Парой часов позже, порубленный на куски, он уже был выставлен на продажу!

Супермаркеты прямо на улицы выносили корзины и лотки с устрицами, креветками и рыбным филе — все это выкладывалось на слой колотого льда. Продавцы, стоявшие за прилавками, дрожали от холода и чертыхались оттого, что руки немели на пронизывающем до костей ветру.

Примерно то же наблюдалось и у brasserie, большинство из которых специализировалось на морской кухне. Даже в самые стылые зимние вечера мужчины в резиновых фартуках беспощадно морозили собственные яйца. Их работа заключалась в том, чтобы открывать устрицы и потрошить крабов. Я так и не смог понять, почему это нужно было проделывать на улице, а не на кухне. Возможно, вкус крабов, впитавших в себя выхлопные газы, значительно улучшался… А может, продавцы хотели дать еще живым омарам шанс скрыться в канализационной трубе и удрать обратно в Бретань?

Продовольственный ажиотаж, охвативший Францию, показался мне подходящим поводом устроить миниатюрный фуршет. Это был мой шанс разведать, что же французы думают об истинной британской кухне. Безусловно, рождественский пудинг входить в мое меню не будет…