ухо вставили миниатюрный передатчик, и суфлер ненавязчиво подсказывал: «Дорогие ребята, учителя, уважаемые жители Беслана…» Он произносил обычные слова, которые слышал много раз по телевизору от разных лиц, и чувствовал, что в его устах они приобретают совсем иное значение.

Он сказал, что бандиты, напав на школу, ставили цель стравить две республики («к месту ли? Слушают, значит, к месту»), но у них ничего не вышло. Ни один террорист не ушел от возмездия («мрачновато… нет, кажется, ничего…»). Пронин чувствовал, что он в ударе, и даже Петрович несколько раз посмотрел на него с изумлением. Еще немного, и его часть операции закончится. Машина, аэропорт, самолет, далее… О дальнейшем лучше сейчас не думать. Он подошел к фразе, которая ему действительно нравилась и казалась сильной. Георгий Васильевич с чувством произнес:

— Я хочу вспомнить сегодня и о двух девушках-чеченках, которые были обманным путем вовлечены в эту чудовищную акцию, но отказались выполнять приказы главаря и были им расстреляны…

Воцарилась тишина. Выдержав паузу, Пронин предполагал перейти к оптимистическому финалу своей речи. Но осекся. На него смотрели ненавидящие глаза его врага.

Этот взгляд пробился к нему именно сейчас. Враг находился перед ним, метрах в двадцати. Он стоял с телекамерой на плече, держа в руке какой-то прибор, яростно на него нажимая, встряхивая и, видимо, не добиваясь нужного результата. Затем он швырнул прибор на землю.

* * *

Пройдя рамку металлоискателя в последние минуты перед началом церемонии, оператор Усманов расположился у ограды, присел, раскрыв сумку. Через мгновение в сумку упал прибор, похожий на миниатюрный мобильный телефон — кто-то ловко просунул его снаружи сквозь щель между щитами. Из ножки штатива оператор выкрутил тонкий стилет длиной в ладонь. Стилет и прибор он положил во внутренний карман джинсовой куртки. Затем с камерой на плече присоединился к группе журналистов.

Где она? Усманов поискал ее глазами. Одна из женщин в черном платке обернулась. Он смотрел на нее, зная, что это она, и не мог узнать. Они не виделись три года. Усманов слегка кивнул, и она поднесла руку ко лбу — условный сигнал, означавший: я здесь, я знаю, что надо делать. Сейчас ему хотелось прочесть на лице Заремы только одно: готовность совершить это. Да, готова, я же здесь, как будто говорила своим видом Зарема. Ты же видишь, что они со мной сделали. Со мной, в мои 23 года. Мне больше нет места в этом мире. Я не могу вернуться в дом, в семью. Как и ты… Однако глаза Заремы жили, они были все еще здесь, а не там. Оператор опасался, что окончательный выбор ею еще не сделан. Быстрее, быстрее… Нельзя им долго находиться среди этих людей, которые хотят жить! Нельзя вглядываться в их лица, слушать их разговоры. Их сестра Роза три года назад тоже была готова совершить это, но она побыла среди них и не смогла, предпочтя смерть.

Когда на трибуне появился президент и заговорил, Зарема обернулась и посмотрела на оператора, как бы спрашивая: и что, я должна убить этих людей? Потом обернулась еще раз. Оператор повторял про себя: «Ну же, ну!» Этот человек называет их бандитами. «Ну!» Он говорит, что ни один «бандит» не ушел живым. А я? Я, который был там и делал видеосъемку? Он лжет. «Ну!» И тут президент заговорил о девушках-чеченках, отказавшихся выполнять приказ главаря, предпочтя смерть… Зарема обернулась к брату и чуть заметно покачала головой. Она стала потихоньку продвигаться к выходу. Значит, он должен сделать это сам, выбора у него не остается.

Оператор вытащил из кармана прибор и набрал на нем цифры: 1,0.9. Сейчас должен прогреметь взрыв. Но его не последовало. Он опять набрал код. Ничего. Радиосигналы глушат, понял оператор. Он швырнул прибор на землю, сбросил с плеча камеру и закричал:

— Врешь! Не все шахиды убиты! Здесь я! Я, Аслан! — он схватил за волосы стоявшую рядом с ним светловолосую девушку, прижал к себе и приставил к ее горлу стилет.

В первые мгновения никто ничего не понял.

— Ты что, спятил? Отпусти ее, — закричал Коля Чумаков, увидев искаженное от боли и ужаса лицо Оксаны. Он попытался схватить оператора за локоть, но тот коротким движением выбросил в его сторону руку со стилетом, и Коля рухнул на колени, хватаясь руками за горло. Сквозь его пальцы хлестала кровь.

Аслан, таща за собой Оксану, попятился, пока не прижался спиной к ограде.

— Трус! Иди сюда, президент! Иди, я отдам тебе ее! Ты ведь не дашь ей умереть?

— Я иду, Аслан, — неожиданно раздалось с трибуны. — Не убивай ее.

Охрана президента сработала автоматически. Черные чемоданчики, которые держали стоявшие на ступеньках трибуны двое парней, превратились в бронированные щиты. Несколько мощных мужчин с разных сторон бросились к оператору, расталкивая участников церемонии, из которых не все еще поняли, что случилось. Петрович обхватил подопечного руками, намереваясь увести, а может, унести его с трибуны в дверь. Но его смутил возглас Пронина и решительность, которая вдруг в нем проявилась. Георгий Васильевич вновь произнес:

— Я иду, Аслан.

Хватка Петровича ослабла. Его первая реакция была инстинктивной, направленной на то, что охраняемое лицо должно быть немедленно уведено с места происшествия, поскольку у террориста могли быть сообщники. Но сейчас Петрович чувствовал кожей: происходит нечто необычное, что нельзя было предусмотреть и нельзя пресекать в свете последних событий. «Не стрелять!» — крикнул он громовым голосом.

«А это было бы, пожалуй, выходом для Петровича на тот случай, если Букина не найдут, — мелькнуло в голове у Пронина. — Президента не похитили, он геройски погиб, спасая заложницу. Красиво…»

Георгий Васильевич сделал шаг к краю трибуны. Он не знал, позволят ли ему сделать следующий шаг в сторону преступника, но он был уверен, что поступает правильно, что иначе поступить не может. Моральное превосходство над бандитом — вот что нужно показать сейчас всему миру. Он был готов к этому с того момента, когда согласился участвовать в операции.

Глава четырнадцатая,

в которой наносится сокрушительный удар по коррупции в одном из эшелонов власти

«Какая же мразь!»

Проснувшись 1 сентября и охарактеризовав таким образом своего сподвижника, Владислав Владиславович Букин несколько секунд оценивал обстановку, что в переводе на гражданский язык означало: приходил в себя. Комнату он успел осмотреть еще перед сном. Она напоминала небольшой номер гостиницы экономического класса. Справа от его кровати, под рукой — столик с двумя креслами, дальше — телевизор, на