– Сними, – хрипло прорычал он, видя, как она сцепила руки на груди. – Сними все остальное.

Джейми колебалась, нерешительно косясь на свечу. Она не хотела раздеваться при свете.

– Не прячь от меня ничего. – Голос Малкольма, как нож, прорезал сгустившийся воздух. – И смотри мне в глаза, когда я возьму тебя. Я хочу, чтобы ты вспоминала меня… нет, чтобы я стоял у тебя перед глазами всякий раз, как твой английский щенок будет заниматься с тобой любовью!

Смахнув слезу, Джейми начала стаскивать с себя сорочку. Обнажилась грудь, и Малкольм задышал часто и прерывисто, словно столь совершенное зрелище причиняло ему боль.

Теперь все ее божественно прекрасное тело было открыто его взору. Малкольм хотел бы смотреть на нее холодно-отстраненным взором ценителя красоты, словно на картину или статую. Но это было выше его сил: противоречивые чувства рвали его душу на части, и шотландцу казалось, что он сходит с ума.

Почему, о боже, почему он не может оставаться холодным?!

Джейми стояла, неестественно выпрямившись, едва дыша. Пламя свечи освещало ее плоский живот, полные бедра и таинственную тень между ними.

Малкольм взглянул ей в лицо. На щеках Джейми блестели слезы.

«Так и должно быть», – думал Малкольм. Разве он не хотел наказать ее? Почему же ее жалкий вид разрывает ему сердце и все в нем стонет от желания приласкать ее и утешить? Она не заслужила ни ласки, ни утешения. Любовь, привязанность, дружба – все это в прошлом: теперь их не связывает ничего, кроме похоти. Она пришла к нему только для этого: это он ей и даст, но не больше.

Джейми сделала шаг к кровати, но Малкольм схватил ее за руку.

– Не так быстро! – прорычал он.

Джейми удивленно подняла заплаканные глаза. Взгляд Малкольма был холоден и суров, но сердце его обливалось кровью. Он знал, что никогда больше не увидит Джейми нагой, никогда больше не сожмет ее в объятиях. Он надеялся, что она откроет ему двери в рай – но в этом раю уже побывал змей, и небеса обернулись адом.

Она никогда не станет его возлюбленной. Она принадлежит другому.

Малкольм знал, что сохранит в памяти сегодняшнюю ночь навсегда.

– Подойди сюда. – Голос его прозвучал хрипло и жутко даже для его собственных ушей. – Раздень меня!

Поколебавшись, Джейми робко протянула руку. Малкольм поймал ее за запястье и рванул к себе. Джейми, не удержавшись, упала ему на грудь; глаза ее светились надеждой и ожиданием. Малкольм положил ее руку на свое напряженное естество. Вздрогнув, Джейми прижалась горячей мокрой щекой к его груди, и Малкольм, забыв обо всем, зарылся лицом в ее благоуханные волосы цвета воронова крыла.

Он понял, что больше не владеет собой. Не рассуждая, едва ли понимая, что делает, он покрывал поцелуями ее волосы, лоб, виски, нежное ушко. Но когда Джейми склонила голову набок и тихо застонала, Малкольм мгновенно вспомнил, что решил унизить ее, а вовсе не доставлять ей наслаждение.

– Я сказал, раздень меня!

Неловкими, дрожащими руками Джейми развязала шнурки на его штанах и хотела отпрянуть, но Малкольм снова поймал ее руку и просунул в прорезь. Несколько мгновений Джейми сопротивлялась. «Откуда только скромность взялась», – едко подумал Малкольм. Но затем ее пальчики осторожно обхватили его напряженное орудие, погладили сухую горячую кожу – и у Малкольма захватило дух.

Он забыл обо всем.

Только что они стояли у кровати – а в следующий миг она уже лежала поперек постели, призывно раскинув ноги. Держа ее за руки, чтобы она не вздумала сопротивляться, Малкольм с неведомым прежде голодом впился губами в ее грудь. Джейми извивалась под ним, и ее тихие стоны отвечали его желанию. Приподнявшись, он проник рукой в самое сокровенное ее место и гладил, и ласкал его, пока оно не увлажнилось и не открылось ему навстречу.

Джейми уже не стонала, а тихо вскрикивала: эти крики будили в душе Малкольма что-то первобытное, почти звериное. Каждый мускул в его теле напрягся, как сжатая пружина. Он взглянул на нее: глаза Джейми были зажмурены, губы полуоткрыты. Ее руки, которые он уже давно отпустил, гладили его спину.

Малкольм не мог больше ждать. Скользнув ладонями под ее крепкие ягодицы, он приподнял Джейми и вошел в нее одним мощным толчком.

А затем наступило прозрение – и Малкольм Маклеод проклял день, когда родился на свет.

Малкольм стоял у камина, уставившись невидящим взглядом на приоткрытое окно. Сквозь спущенные шторы пробивались первые лучи рассвета; холодный предутренний ветерок колыхал занавеси, заставляя Малкольма вздрагивать. Но шотландец не замечал холода; уже почти час он стоял у камина, устремив взор в пустоту. Рассвет не принес его душе облегчения.

Она ушла. Молча, не глядя на него, оделась и выскользнула в окно. Малкольм не смог остановить ее: язык его как будто присох к горлу. Даже под страхом смерти он не смог бы вымолвить ни слова. У самого окна Джейми остановилась, обернулась к нему, словно хотела что-то сказать, но покачала головой и, как птичка, выпорхнула в ночь. Улетела, чтобы никогда больше не возвращаться.

Тяжело вздохнув, Малкольм бросил взгляд на кровать. В полумраке смутно белели простыни: Малкольму казалось, что он различает на непорочно-белом белье темное пятно – знак ее любви и верности. Это кровавое пятно навеки запечатлелось в его душе, покрыв ее стыдом и позором. Ему некого винить в своем несчастье, кроме самого себя.

Джейми, исчезнув во тьме, унесла с собой тепло этой ночи. Со стоном Малкольм закрыл лицо руками. Как мог он быть так жесток, так несправедлив к ней! И с каким мужеством и терпением она вынесла его жестокость!

Она никогда не принадлежала другому. Он стал ее первым мужчиной и овладел ею так грубо, так безжалостно. Господи! Подумать только: ведь она говорила, что любит его! Но он, ослепленный злобой и ревностью, не верил. Он смел подозревать ее в измене – он, Малкольм Маклеод, сам женившийся без любви!

Малкольм хотел бы заплакать, но понимал, что эту боль не смыть слезами. Новая ужасная мысль поразила его в самое сердце: он ничем не лучше своего отца. Торквил Маклеод был жестоким и бесчестным развратником, погубившим за свою жизнь немало несчастных, доверившихся ему женщин. И теперь он, Малкольм, пошел по отцовскому пути.

Рыдания сжали ему горло: бросившись к кровати, он в слепой ярости сдернул постель на пол. Она пришла сюда ночью, потому что доверяла ему! Она любила его, она хотела все объяснить… И, конечно, не ожидала от него такой подлости.

Малкольм упал на колени и начал молиться. Но прощение бога мало волновало его: он мечтал только об одном – чтобы его простила Джейми.

Солнце уже взошло над покрытыми туманом полями, когда Малкольм поднялся на ноги. В душе его не оставалось больше сомнений: теперь он твердо знал, чего хочет больше жизни.