— Вы сказали — счастливый человек? Вы хотели сказать — легкий? Щедрый? Веселый?

— Я хотел сказать — счастливый.

— И?

— И однажды он перестал быть счастливым. Совсем. А по какой причине, я не знаю.

Он посмотрел на часы, потом на Джульетту, спрашивая себя, что предпочесть.

— Вы должны были заметить то же самое, разве нет? Невозможно, чтобы вы этого не заметили, — произнес он.

Они снова молча смотрели друг на друга, находясь в нерешительности, потом внезапно Даниэле Филиппо широким жестом указал нам на дверь. Джульетта посмотрела на него недобрым взглядом, словно обещая, что поединок продолжится.

И мы вышли и побрели рядом, шли молча в толпе, среди шума и криков, потом уселись на парапет, свесив ноги в пустоту. Все было бессмысленно, а разговор с Даниэле Филиппо, на котором так настаивала Джульетта, оставил странное ощущение поражения. Что еще мы могли сделать? Чем помочь Дарио?

— Как зовут ваших дочерей?

— Дочерей? Их зовут Зоя, Жанна и Полина.

— Как выбирают имя для ребенка?

— Не знаю… Несколько месяцев пишешь списки. Перечисляешь имена, которыми никогда не назовешь своего ребенка, проверяешь их на слух, произносишь неожиданно перед друзьями, вечером с мужем в постели, в разговоре с мамой по телефону… Потом их все забываешь..

— И все-таки выбираешь одно.

— Да, потом все-таки выбираешь одно.

Она смотрела на горизонт, сощурив глаза и прикусив губу, и я не знала, старается она совладать со своими чувствами или пытается что-то вспомнить. Я подумала, что, может быть, она сожалеет, что у нее нет ребенка, что, если бы она подарила Дарио ребенка, он бы ее вот так не оставил, не разбил бы их совместную жизнь. Джульетта вздохнула, качая головой, и повернулась ко мне:

— Сейчас я вам что-то покажу, Эмилия.

Мы снова сели в машину. В порт прибыл пароход с Мальты, туристы-азиаты торопились к катеру, следя глазами за зонтом своего гида, они так боялись потерять его из виду, что ничего не видели вокруг. Пика зонта над портовой неразберихой. Зонт — гори-зонт.

Конечно, сказала Джульетта, не зарплата инженера позволяла Дарио покупать гоночные машины. У них обоих было много денег, они оба были из богатых семей, и деньги перетекали от одного поколения к другому, как река, текущая на давным-давно занятой ими земле, ее неотъемлемая и естественная часть. Денежная река текла, но у них нет детей, и она остановится. Они все уже продумали. "Флорида" станет домом для художников, артистов, писателей, музыкантов, надо будет написать письмо, подать бумаги, чтобы получить возможность сюда приехать, Министерство культуры будет давать стипендию и возможность занять одну из комнат, поставив мольберт, компьютер, разложив партитуру. Гости будут смотреть на море и, возможно, сожалеть о белой стене или крышах столицы, которые лучше помогают им сосредоточиться. Во время вечерних прогулок по саду, вдали от города, их столкновение один на один со своим ремеслом, с результатом, которого они ожидают от своего здесь пребывания, возможно, покажется им слишком прямым и грубым. Дом не будет меняться, старый, таинственный, всегда на грани веков, он сохранит свою гордыню, свою пугающую красоту. Дом помнит больше, чем его последние хозяева. Больше, чем Дарио, который стер все так же бесповоротно, как дом все сохраняет. В конце концов, выживает только дом. Внутри него все меняется — люди, их облик, родственные связи, в нем рождаются и умирают, наслаждаются и страдают, радуются добрым вестям и участвуют в драмах, спешат и трудятся, бьются головой о стену и танцуют на кухне, зовут кого-то радостно или яростно. Можно поставить чемоданы в холле с радостным возгласом: "Вот и я!" — и вдохнуть особенный запах дома, услышать стук двери и шаги мужчины или женщины, которые вот-вот окажутся в ваших объятиях. Стены дома все выдержат. И в этих стенах те, что прожили свое недолгое время, ощущая себя бессмертными, умирали, и на смену им приходили новые поколения, одна людская волна сменялась другой, и все хотели прожить счастливо в этих стенах, а потом исчезали, и вместо них в молчаливых стенах появлялись другие, вновь и вновь, нескончаемой чередой. Может быть, Дарио стал душой этого дома? Он видит все и молчит? Улавливает все вибрации мира и ждет, когда они затихнут, потому что они непременно затихнут, став смешными и бесполезными, стихнет шум наших шагов в этой слишком просторной для нас вселенной.

Разумеется, думала так не Джульетта, и она бы очень пожалела о моем присутствии, если бы знала, насколько бессмысленной я нахожу ее бурную деятельность, заранее обреченную на неудачу. Она хотела мне кое-что показать, его гоночные машины, особенно "бокстер порше", уточнила она. Я не спорила с ней, пытаясь понять одно: что толкает ее к неустанной деятельности: любовь или сумасшествие? Может, лучше было бы просто сидеть возле Дарио, смотреть ему в лицо долго-долго и наконец сказать: я смирилась. Но тогда ей придется угасать вместе с ним, погрузиться в его отрешенность. Но она оставалась живой, она не хотела быть с ним вместе и в смерти, жизнь не поэма.

— Посмотрите! Посмотрите и скажите, что вы об этом думаете?

В огромном гараже Джульетта подняла чехол с зеленого "порше", взлетело облако серой пыли и осело на нас, словно машина ее выдохнула, но я не поняла, что Джульетта хочет мне показать. Великолепная новая бесполезная машина, ключи утоплены в море, мощный мотор давным-давно не работает. Странно, что Дарио коллекционировал такие мощные машины и никогда ими не пользовался — я имею в виду по назначению.

— Впереди, — уточнила Джульетта, — видите?

Машина впереди была попорчена. Чуть-чуть.

Но попорчена. Камешек, узкий проезд, маленький зверек, небольшой удар… и что дальше?

— И что дальше? — спросила я. — Если бы вы знали, сколько раз у моего мужа билось его такси!

Джульетта посмотрела на меня, как на самое бестолковое существо на свете, представительницу другой расы. Она сердито надвинула чехол, и машина снова стала бесформенным и бесполезным предметом, не заслуживающим внимания.

Она пришла за мной в сад, сияло ослепительное солнце, и я про себя жалела, что Марк приедет вечером и не увидит здешнего бескрайнего простора, когда никакое уродство не застит тебе взгляд, и вдруг поняла, до чего же я рада, что Марк за мной приедет, привезет с собой частичку нашей жизни, непринужденность и надежное согласие.

— Он выбросил ключи в море, понимаете вы или нет? А вы похожи на доктора, который считает его состояние первым этапом, да, он именно так и выразился: первым этапом церебральной деградации. Человек сошел с ума, выбросил ключи в море и замолчал, так, по-вашему? Я помню вечер, когда он вернулся бледный как мертвец, вне себя и пил всю ночь напролет. Я видела машину и подумала, что он кого-то задавил, но он ничего не захотел рассказать, он меня больше не выносил, он вообще больше ничего не выносил. Я обошла все больницы, обзвонила всех друзей, и они обошли все комиссариаты и даже морги, но в этот вечер не произошло ни одной аварии, ни одной насильственной смерти в Генуе, и я подумала, что, быть может, это был единственный мирный вечер в Генуе, единственный вечер, когда остановилась смерть, насилие, и человек, которого я люблю, тоже остановился. И мы стали Везувием, понимаете? Мы у подножия Везувия, жизнь нельзя остановить, а вы не хотите мне помочь! Я вижу, что вы не хотите! Вижу, что вы ни во что не верите!