Даже дневные грезы должны нести в себе какую-то надежду, которая давала бы силы и утешение. Но если теперь Мэри погружалась в свои привычные мечтания о былом, представляя, как заживет в будущем, она мрачно обрывала себя, напоминая, что будущего не будет. Вообще ничего не будет. Ноль. Пустота.

Пять лет назад она нашла бы забытье в романах. В городе женщины вроде нее проживали в воображении жизнь кинозвезд или же увлекались религией, отдавая, как правило, предпочтение одной из восточных, в силу большей чувственности. Будь у нее образование получше и живи она в городе, где можно было достать книги, она, возможно, наткнулась бы на Тагора и погрузилась бы в сладкий сон слов.

Вместо этого Мэри думала, чем ей заняться. Мысли расплывались. Может, завести побольше кур? А если взяться за вязание? Однако Мэри чувствовала лишь усталость и отупение. Все ей было неинтересно. Она решила, что, когда придет время холодов, они вдохнут в нее новую жизнь и тогда она чем-нибудь займется. Она все откладывала на холода — жизнь на ферме возымела на нее такой же эффект, как и на Дика: теперь, как и он, она жила от сезона к сезону.

Дик, который трудился сейчас усердней, чем когда-либо прежде, наконец заметил, что Мэри выглядит уставшей, под глазами у нее мешки, а на щеках красные пятна. Она выглядела очень и очень больной. Дик спросил, как она себя чувствует. Жена ответила, словно только-только это осознав, что плохо. Ее мучили мигрени и апатия, свидетельствовавшие о том, что она может быть больна. Дик обратил внимание, что ей нравится думать о том, что причина этих симптомов — болезнь.

Поскольку они не могли позволить себе отпуск, Дик предложил Мэри поехать в город и остановиться у друзей. Услышав это, Мэри, похоже, пришла в ужас. При мысли о том, что она может увидеться с теми, кто знал ее молодой и счастливой, Мэри показалось, что с нее сорвали кожу, обнажив натянутые нервы.

В ответ на ее упрямство Дик пожал плечами и вернулся к работе, надеясь, что болезнь пройдет сама.

Мэри проводила время, беспокойно перемещаясь по дому, — ей было сложно усидеть на одном месте. Она стала плохо спать по ночам. Еда не вызывала у нее тошноты, однако прием пищи теперь представлялся слишком хлопотным занятием. И все это время Мэри не оставляло ощущение, что у нее в голове плотный ком хлопковой ваты, на который снаружи что-то мягко, но неотступно давит. Она механически выполняла свои обязанности, ухаживала за цыплятами, ходила торговать в магазин, делая все это по привычке. За это время у нее практически не случалось былых вспышек ярости, направленной на прислугу. Казалось, в прошлом они служили выходом нерастраченной энергии, а поскольку сил больше не осталось, то и вспышки сошли на нет. Однако придирки никуда не делись, и Мэри не могла говорить с туземцами без раздражения.

Через некоторое время даже беспокойство оставило ее. Теперь она часами, словно в ступоре, сидела на диване, а над ее головой трепетали занавески из выцветшего ситца. Казалось, внутри нее что-то сломалось, и теперь она медленно угасала, погружаясь во тьму.

Однако Дик думал, что жене стало лучше.

Покуда однажды она не пришла к нему. На ее лице было новое выражение — отчаянное, одержимое, такого он прежде никогда не видал. Мэри спросила, не могут ли они завести ребенка. Дик был счастлив, Мэри никогда прежде не доставляла ему такой радости: она просила, обратившись к нему, о ребенке сама. Он решил, что жена наконец решила изменить свое отношение к нему и так ему об этом сообщала. Дик был преисполнен такого восторга, что на протяжении нескольких кратких мгновений думал согласиться. Ребенок был его самой заветной мечтой. Он все еще грезил о том, что когда-нибудь, «когда дела пойдут на лад», они с Мэри смогут завести детей. Однако Дик тут же помрачнел. На лице появилось расстроенное выражение:

— Мэри, как мы можем позволить себе детей?

— У других-то бедняков есть.

— Мэри, ты не представляешь, насколько мы бедны.

— Еще как представляю. Но я так дальше жить не могу. Мне нечем себя занять.

Тут он понял, что Мэри хочет ребенка для самой себя, а муж по-прежнему на самом деле ничего для нее не значит. Дик упрямым голосом посоветовал Мэри оглянуться по сторонам и посмотреть, что стало с детьми, выросшими в таких условиях, как у них.

— И куда мне посмотреть? — спросила она и обвела взглядом комнату, будто бы все эти несчастные дети находились у них дома.

Тут Дик вспомнил, сколь обособленно она жила, по-прежнему оставаясь далекой от событий в округе. Ей потребовались долгие годы, чтобы заставить себя разобраться с происходящим на ферме, и, прожив здесь столько лет, Мэри, как и прежде, не имела ни малейшего представления об обитавших тут людях — она едва знала соседей по именам.

— Ты что, никогда не видела Голландца Чарли?

— Какого еще Голландца?

— Помощника Чарли. Тринадцать детей. А получает он двенадцать фунтов в месяц. Слэттер с ним не церемонится. Тринадцать детей! Они бегают, как щенки, в рванине, едят одну тыкву с кукурузой, как черные. Они не ходят в школу…

— Хотя бы одного ребенка… — настаивала Мэри слабым жалобным голосом, напоминавшим стенание.

Она чувствовала, что этот ребенок ей нужен, чтобы спастись от самой себя. Ее довели до этого недели тихого отчаяния. Мэри ненавидела саму мысль о младенце, памятуя обо всех волнениях, суете, его беспомощности и несамостоятельности. Однако так у нее появится дело. Ей представлялось невероятным, что она до этого дошла, что это она умоляла Дика о ребенке, тогда как он сам мечтал о детях, а она, наоборот, страшилась. И все же чем дольше она размышляла о ребенке в течение всех этих недель отчаяния, тем все менее отталкивающей представлялась ей с каждым разом мысль о нем. Она перестанет быть одна. Мэри вспомнила о детстве и о собственной матери. Теперь она понимала, почему мать так ей дорожила. Дочь служила ей предохранительным клапаном. Теперь Мэри отождествляла себя со своей матерью и после столь долгих лет тянулась к ней страстно, с состраданием, отчасти понимая сейчас, что именно та чувствовала и как мучилась. Когда Мэри представляла себя — босоногую, молчаливую девочку с непокрытой головой, входящую и выходящую из дома, больше напоминавшего курятник, постоянно вертящуюся рядом с матерью, ее одновременно скручивало от любви и жалости к этой женщине и от ненависти к отцу. Воображение Мэри рисовало ее собственного ребенка, маленькую дочку, которая станет ей утешением точно так же, как она сама была утешением ее матери. Она не думала о стадии младенчества — этот этап надо будет как можно быстрее преодолеть. Нет, ей хотелось иметь доченьку, которая стала бы ей подругой, и она отказывалась даже думать о том, что ведь может родиться и мальчик.

— А как же школа? — спросил Дик.

— А что с ней не так? — со злостью отозвалась Мэри.

— Как мы заплатим за обучение?

— Не надо за него платить. Мои родители ничего не платили.

— Надо платить за прием в школу, книги, проезд, одежду. Думаешь, деньги с неба свалятся?