А они мне, Капа Деловая и другие такие продвинутые и стильные… На днях снова их газета плюнула в нашу сторону… Расскажу. Очерк о молодом спортивном таланте – 17 лет – теннисисте Мише Южном, нашей большой надежде в большом теннисе, в большом мире.

– А как вы настраиваетесь, Миша, на конкретную игру?

– А слушаю песни группы «Лесоповал»!

– Вау! Чем же вам близка эта блатная лирика?

Ну, в общем, довольно, да? Так вот все их обвинения сводятся к главному: не популяризируем ли мы в такое гиблое криминальное время воровской кайф?

Чуть-чуть-чуть они, может быть, и правы: в первых альбомах что-то и было, выскочило из-под моего внимания, я тогда не знал, что проект растянется песен на 80, но и там было:

И мы давно уже в своих концертах похоронили воровскую романтику, лет, наверное, пять. Надо же слышать, что поем, чтобы выговаривать.

А самое главное, и вольно вам считать это неправдой – у нас этой романтики намного меньше, чем существует ее у пацанов в реальной их бесперспективной жизни. Это не всегда зрело понимаемая жажда риска и подвига, чувство мужской верности, этакий тайный сговор молодых и сильных в поиске выхода из беспросвета.

А потом уже – сбитый замок на пивном ларьке, украденный ящик чешского пива и коробка «Сникерсов» для подружки. И народный судья, и гробовое молчание несознанки, и материнские слезы.

Это уже так близко к тому беспределу, который творится в Чечне с обеих сторон. Но если вы меня спросите про Чечню: за чей же я все-таки беспредел, я без всякой дипломатии вам отвечу – за наш!

Меня все еще не выписывают из госпиталя, и будущее мое – во мраке. И, как многие сейчас, я надеюсь на Бога. Не будучи по-настоящему, по своей сути, верующим человеком, не принадлежа ни к одной религии и церкви, скверный пионерский мальчик в истоках, я всегда потом, начиная с войны, обращался к Господу: «Господи, помоги, поддержи и выручи!» Понимаю, что это даже близко не настоящая вера. Но это все же извинительней, чем поведение ставящих свечи в храмах коммунистов. Я ничего против Бога не совершал.

Не отменившие ни одной своей догмы (религия – опиум для народа!), разрушившие тысячи церквей и изничтожившие десятки тысяч церковнослужителей, стоят они теперь, благостно улыбаясь друг другу с первослужителями. И мне чудится иногда, что это Сталин стоит со свечкой рядом с Архиепископом всея Руси, как мне давным-давно как-то приснился Сталин же, грызущий детскую ножку, ну, как куриную.

И оказалось, что все-то коммунисты крещеные, все-то их дети тоже тайно крещеные. Тогда они обманывали свою партию, теперь обманывают Бога. Да и большинство обратившихся к Богу сейчас (хотя это, наверное, хорошо, что все больше людей тянется к вере, вот и я крестился) веруют, к сожалению, как-то расчетливо. Не Богу, а от Бога – пронеси, помоги и помилуй.

Не мне – да я и не собирался касаться этой темы, но так или иначе, я много рассуждал сам с собой о Боге, о вере, о религии. Старался жить по-божески, помня о десяти Его заповедях, переданных через Моисея и, по-моему, сильно интерпретированных за многие века. Почему «чти субботу» раньше и, стало быть, важнее, чем «не убий» или «не укради»? Как соблюсти заповедь «не пожелай жены ближнего и дальнего твоего», то есть незнакомого? Это что же – пройти мимо красоты, не поднимая глаз? Не имея права? Но это же полная несвобода.

Конечно, ерунда – все мои размышления перед словом Божиим, но и стараясь не нарушить ни одной заповеди, я понимал, что без греха прожить невозможно. И нужно только посмотреть Богу в глаза (каждый может посмотреть Богу в глаза!) и покаяться. И Он поймет и простит – Он может все.

И я хочу вам пожелать: будьте здоровы и счастливы. Живите долго!

«Живите долго!» Это и есть мое вам пожелание – одиннадцатая заповедь. Потому что ничего на земле дороже человеческой жизни-то и нет.

Я немножко рассказывал вам про ТАУ – Тбилисское артиллерийское училище, в котором учился. Наш гаубичный дивизион располагался не на Плехановской, а отдельно, на повороте, где так искристо звенели быстрее, чем во всем мире, бегающие тбилисские трамваи. Гаубицы тягали кони, и было их в дивизионе штук пятьдесят пять, в основном першероны – тяжеловозы, красавцы, они содержались в конюшне, а днем – на коновязи, привязанные у стены. А за стеной – городская венерическая больница! И было так загадочно, и опасно, и заманчиво разговаривать с несчастными красавицами!

А поскольку у меня всегда было много неотбытых внеочередных нарядов, а по уставу курсант должен же еще и ходить на занятия, то я ровно через день был дневальным по конюшне, и от меня так всегда разило навозом, что морщили нос даже запретные для нас венерические барышни.

И часто вместе со мной нес эту тюремную службу Вова Колесников, мы подружились. Как ни странно, с такой фамилией, Вова был грузин и говорил по-русски с большим тбилисским акцентом. Однажды, то ли в увольнении, то ли в самоволке, оказался я у него в гостях. Это был настоящий грузинский пир горой. Не знаю, по какому поводу, – бесконечный, шумный, непередаваемо разносольный. За столом одни мужики, женщины лишь подают еду, вино и травы. Вино в кувшинах, не в бутылках, сколько кувшинов принесли, не сосчитать: мы, голодные курсанты, вырубились быстро, все поплыло, поплыло, поплыло. Пьяных грузин замечено не было, умеют они бражничать, как никто, красиво.

Много лет спустя довелось мне быть гостем наших олимпийцев-зимников в Бакуриани. Ну там сборная – биатлонисты, слаломисты, знаменитая Рая Сметанина. Человек я уже был давно известный, дружбы заводились легко, но, разумеется, безалкоголье полное, как высокогорье. И увез меня оттуда через Боржоми грузинский паренек Темури Горгадзе, тоже гость Бакуриани, на своем «жигуленке» – тогда иномарки были только лично у Брежнева.