Впрочем, я ошибаюсь. Первый сбор бардов у костра и смотр талантов состоялся раньше, в Бресте, как страничка сценария Всесоюзного слета следопытов-школьников, разыскивавших могилы героев Отечественной войны. Уж не знаю, в каком качестве я там был – как следопыт или как герой, но мы написали для этого слета с Яном песню «Всем, кто идет», и ее потом распевали.

А вот на бардовском параде в Питере, как я уже говорил, средоточием внимания был член жюри Александр Галич, живой классик жанра, всеми приглашаемый, и даже сам Темирканов не скрывал восторга, слушая его – конечно, поэзию, а не музыку.

Высоцкого и Окуджавы вживую в Питере не было, но показали коротенький документальный фильм, может быть, специально к этому мероприятию и сделанный. В нем в своем интервью на вопрос: «Как вы относитесь к советской массовой песне?» – молодой Владимир Высоцкий ответил: «Я ее не понимаю. Вот у них сейчас популярна песня “На тебе сошелся клином белый свет, на тебе сошелся клином белый свет, на тебе сошелся клином белый свет…” И целых три автора!..» Имелись в виду мы с Шафераном и Оскар Фельцман. Дай Бог мне написать еще раз такую всенародно любимую песню! Ее спел 170-миллионный хор! Такие песни неподсудны, но Высоцкий лишь посмеялся над нами.

И вот как долго я подхожу к печальному дню похорон Игоря Шаферана. Поминки были в Центральном Доме литераторов, где при жизни не больно-то «праздновали» песенных поэтов. Не понимая, что автор такой песни, как «Зачем вы, девочки, красивых любите?», народной песни, достоин светлой памяти. Уйдет много поэтов, забудется много песен, а этой суждена долгая жизнь. Но организовал тризну поэт Григорий Поженян, человек авторитетный в литературном мире и вообще на командных пунктах, который или дружил с Игорем, не знаю, или ценил его песенный талант, или то и другое вместе. Скорее всего.

Коротенькое слово о Грише Поженяне. Ко мне он и до сих пор относится прохладно, и я не машу крылышками ему навстречу. Очень сильный поэтический дар не позволил, однако, ему занять его законное место – так распорядилась судьба, заслонив его могучей кучкой эстрадных поэтов-популистов. Но Гриша – человек из сильных, из пуленепробиваемых, в тельняшке, и так всегда считал себя первым. И считает, и имеет на это резонные основания. И я жалею, что почему-то так вышло, не подружился с ним по жизни.

И вот на поминках по Игорю Шаферану подходит ко мне незнакомая семейная пара и рассказывает: они – друзья Игоря и Владимира Высоцкого. Высоцкий незадолго до своей смерти говорил о том вышеупомянутом интервью как об ошибке и просил извиниться за него перед авторами, и сам собирался это сделать. И они рады сказать это мне, и, слава Богу, успели.

Так закончился наш заглазный конфликт с Владимиром Высоцким. Заочно, как и начался.

Хочу сознаться: я стараюсь избегать похорон. Впечатлительный человек, я примеряю все гробы на себя и потом долго и трудно возвращаюсь на этот свет. Но есть люди, такие как Игорь Шаферан или Гена Шпаликов, которых не мог я не проводить в последний путь…

Я стоял в Доме кино у гроба Шпаликова и думал, и даже хотел это сказать, но за другими не успел: «Когда умирают такие чистые люди, как Гена, живым должно быть немножко стыдно». И провожал его до Ваганьковского кладбища в ненастье, и долго потом не мог вернуться с погоста.

А несколькими днями раньше Гена позвонил мне из Переделкина.

– Миш, приезжай, а? У меня денежка завелась. Долг отдам. Посидим, а?

Я почему-то не мог. До сих пор, когда вспоминаю Генку, веду трудный спор со своей совестью: а если бы я приехал, и мы бы с ним закочегарили, нач-итали бы друг другу стихов, и, глядишь, смурь не пришла бы ему в голову. Но я не приехал.

Прочел жене этот кусочек, и она рассказала: за несколько часов до последнего отъезда в Переделкино, а может быть, по дороге туда, на такси, Гена вдруг, без звонка, заявился к нам. Мы жили тогда на окраине, на улице Дыбенко. Лидочка, как всегда, накрыла стол на колесиках. Гена сказал: «Спасибо, я ничего не пью, даже пива! Заехал попрощаться. Дай Бог вам с Мишей счастья!»

И уехал. Лиде не могло и в голову прийти, что он уезжал навсегда. Он был такой спокойный, трезвый и благостный, как будто выполнил какую-то ему одному известную миссию.

Игорь Шаферан долго и тяжело болел. И, главное, неотвратимо. Когда на долю человеку выпадает такая нечеловеческая больничная боль, а потом наступает конец, обычно говорят: «Отмучился». А про других, умерших на ходу: «Не может быть! Мы же вчера были вместе в Книжной лавке на Кузнецком!»

Мы не знаем, как мы умрем. И уже многих, здесь упомянутых, нет на свете. Игорь Шаферан. Ян Френкель. Александр Галич. Владимир Высоцкий. Геннадий Шпаликов. Аркадий Хайт. Мертвых вообще больше, чем живых. А про себя и сказать не могу – живой я или мертвый. Вот стихотворение из первой моей «совписовской» книжки.

Нет давно тех друзей, того времени, молодости, той шашлычной у Никитских ворот. Идет совсем другая жизнь и постепенно, не замечая этого, становится прошлым!

Первый свой орден Красной звезды я получил на передовой. Уж не помню, кто к нам добрался, но я за ним в тыл не ходил.

Надо сказать, что почти каждые 20 лет, как только подрастает новое поколение, правителям есть под кого затевать войны. Придумывается новый Боевой устав пехоты, новый полный профиль окопа, танки вместо лошадей, ордена. И эти эфемерные значки, представьте, греют сердце молодого солдата. Ничего, что рядом смерть, и даже две – товарища и твоя, но когда дают орден, сердце екает от маленькой гордости. Красная звезда как раз и была придумана в период между Гражданской и Великой Отечественной, пока мы вырастали.

Открываю коробочку, а там, ну да вы знаете, эмалированная звезда, а посередине, в кругу, серебряный воин РККА. А мой воин – черный. Опять мне, как всегда, не везет. Что делать? Тут кто-то догадался: а ты потри его об шинель! Я и начал тереть, и просветлялся солдат, и просветлялось у меня на душе.