вообще чуждается зимнего времени года, а мороза тем более: «Ой! Дай, Боже, дождь, лишь бы не мороз».

Ой, дай, Боже, дожч,

Аби не мороз… —

так начинается одна песня. С морозом, поражающим орешник, сравнивается судьба женщины, у которой недобрый муж.

Зелененькая лещинонька, чого гильля опускаеш?

Молодая молодице, чого слези проливает?

Ой я гильля опускаю, бо мороз натискае;

Ой я слези проливаю, що лихого мужа маю.

Дурное обращение мужа с женою выражается образом, что муж водит ее босиком на мороз.

Запорожець, мамо, запорожець

Водив мене босу на морозець!

Мороз, сдавливающий воду, сравнивается с сердцем, недружелюбно относящимся к другому сердцу.

Витер вие, вода шумить, мороз натискае,

Твое серце мому серцю вирне не сприяе.

Мороз, поражающий дуб, — образ несчастия козака, которого постигает необходимость идти в поход и разлучиться со своею милою.

Розвивайся, сухий дубе, завтра мороз буде!

Убирайся, козаченько, завтра поход буде!

Я морозу не боюся — вранци розивьюся,

Я походу не боюся — вранци уберуся.

В одной песне (вероятно, купальской, доставленной нам из Подолии) смерть сопоставляется с морозом и представляется танцующею с морозом.

Смерте, смерте, иди на лиси,

Иди на безвисть, иди на море,

И ти, морозе, великий, лисий,

Не приходь до нас з своей комори!

Смерть з морозом танцювала

И на море десь погнала.

Огонь в малорусских песнях не принадлежит к часто упоминаемым предметам и не имеет ясного символического значения. Общее в поэзии других народов сравнение любовного чувства с жаром, пламенем почти чуждо малорусской поэзии, если из области ее выбросить песни, недавно уже заимствованные. Исключение составляет в этом отношении между чисто малорусскими песнями игра в «горю дуба», где на вопрос: «Зачем ты горишь?» — следует ответ: «За тобою» или «По тебе, молодой».

«Горю, горю дубе». —

«Чого ти горишь?» —

«Красной дивици». —

«Якои?» —

«Тебе молодой».

В купальских песнях, где огонь должен бы играть важную роль, он, насколько нам известно, встречается только два раза (да и то в одной, не чисто купальской, а из так называемых петровочных, которые нередко смешивают с купальскими); но в обеих песнях дальнейшее содержание не имеет отношения к огню, о котором упоминается в начале. В первой после пылающего дуба следует описание, как девица белила полотно и воображала себе свою будущность: пойдет ли она за милого или за немилого.

Ой гори, гори, сухий дубе!

Паше поломья з тебе дуже.

Содержание второй — шуточное.

На Купала огонь горить,

Нашим хлопцям живит болить.

В веснянках огонь встречается несколько раз, и притом в непонятных образах. В одной говорится, что девица в день Преполовения погнала стадо рогатого скота, потеряла корову и зажгла дубраву.

У преполовну середу

Погнала дивка череду,

Та загубила корову,

Та запалила дуброву.

Еще загадочнее другая веснянка, где представляется, что девица зажгла дубраву своею блестящею одеждою.

Ой, ишла дивонька через двур, через двур,

На ней суконька в девять пул, в девять пул;

Стала суконька сяяти, сяяти,

Стала диброва палати, палати.

Идить, парубки, диброви гасити, гасити;

Решетом водицю носити, носити,

Скильки в решети води е, води е,

Стильки в парубкив правди е, правди е.

Потом опять повторяются первые четыре стиха, а затем поется:

Идить, дивоньки, диброви гасити, гасити,

Кубоньком водицю носити, носити;

Скильки в кубоньку води е, води е,

Стильки в дивочок правди е, правди е.

Из третьей веснянки можно предполагать, что тут есть какая-то связь с веснянкою о воротаре (см. ниже). Таким образом, в игре, которую сопровождает пение веснянки о воротаре, девицы носят на протянутых руках ребенка; в других местах та же игра — хождение с ребенком, и непременно женского пола, на протянутых руках — сопровождается песнею о зажженной дуброве, и погашение этого пожара приписывается лицу:

Ой, вербовая дощечка, дощечка,

Там ходила Настечка, Настечка,

Та цебром воду носила, носила,

Зелену диброву гасила, гасила,

Скильки в цебри води е, води е,

Стильки в дивочок правди е, правди е.

Потом повторяются первые два стиха, а за ними:

Решетом воду носила, носила,

Зелену диброву гасила, гасила;

Скильки в решети води е, води е,

Стильки в парубкив правди е, правди е, —

которое изображает носимая на руках девочка. Это, должно быть, обломки древнего мифологического представления, относящегося к почитанию солнца, огня и воды, наиболее выражавшегося в весенних празднествах. Быть может, зажигающая девица была образ солнечной палящей силы, а гасящая вода — дождь, обращающий палящую силу в плодотворную. Одежда девицы, зажигающая своим блеском дубровы, вероятно, есть те же ризы, которые в колядках, по одним вариантам, просто госпожа, а по другим — Богородица, белила на Дунае и которые ветры унесли на небеса на одеяние Богу.

На тихим Дунай, на крутим бережку,

Там господиня ризи билила…

Ой десь узялись буйний витри,

Та взяли ризи пид небеса…

Вси небеса росчинилися,

А в тии ризи сам Бог убрався.

Тем более что в другой колядке самый праздник Рождества представляется в виде огненного дива:

Уси святии ослоном сили,

Тильки немае святого Риздва.

Рече Господь святому Петру:

«Петре, Петре, послуго моя!

Пиди принеси святее Риздво».

Не ввийшов Петро як пив-дороги,

Здибало Петра чудо чуднее,

Чудо чуднее, огнем страшное.

Петро злякнувся, назад вернувся.

Рече Господь до святого Петра:

«Ой Петре, Петре, послуго моя!

Чож ти не принис святого Риздва?» —

«Ой здибало мене чудо чуднее,

Чудо чуднее огнем страшное!

А я жахнувся, назад вернувся». —

«Ой не есть то, Петре, нияке чудо,

А то есть святее Риздво;