Интересно отметить, что, став монархами в чингизидских государствах, сами московские цари не обременяли себя заботами о легитимации собственной власти в глазах своих новых тюрко-монгольских подданных. Уже с конца XV в. все свои территориальные приобретения или даже установление сюзеренитета над восточными государствами и народами московские Рюриковичи обосновывали исключительно одним фактором — божьей волей. Так, например, уже Иван III после завоевания Казани, установления над ней своего протектората и возведения на трон собственного ставленника Мухаммад-Амин-хана писал сибирскому хану Ибаку и ногайским мирзам: «И божьим милосердием того своего недруга царя Алегама достали есмя…, и землю его взяли есмя, и посадили есмя на том юрте на Казани своего брата и сына Магмет-Аминя царя»[353]. Аналогичное обоснование законности своей власти в завоеванных и присоединенных государствах приводил и его внук Иван IV, фактически поддерживая репутацию завоевателя новых «царств», т. е. именно узурпатора их тронов!

Присоединение Сибирского ханства к России в конце XVI в. повлекло радикальные перемены в системе управления. После нескольких веков владычества ханов-Чингизидов новым монархом — «Царем Сибирским» — стал московский государь, а в Сибири был сформирован институт воевод-наместников. Безусловно, прямая аннексия чингизидского государства Московским царством не была признана ни местными династами, ни соседними государствами Чингизидов. Соответственно, представители сибирской правящей Династии Шибанидов начали борьбу за восстановление независимости своего государства и в течение первых двух третей XVII в. надвигали своих претендентов на престол — сыновей и внуков Кучума: Алея, Каная, Ишима, Аблая, Девлет-Гирея, Кучука[354]. С точки зрения чингизидской государственности и права, это были вполне законные правители, возводившиеся в ханское достоинство на курултае — пусть и поддерживало их не более нескольких сотен подданных, да и отдельные сибирские роды и племена в целях личной выгоды то признавали власть этих эфемерных ханов, то вновь переходили «под руку» Москвы[355].

Однако с точки зрения новых, московских, властей это были несомненные узурпаторы, претендовавшие на власть над территориями Московского царства. Соответственно, во всех официальных документах сибирские претенденты именовались исключительно «царевичами», т. е. султанами (а иногда «бродячими царевичами» и даже «государевыми изменниками»), и в ханском достоинстве их Москва не признавала[356]. Исключение составляет, впрочем, первый из претендентов — хан Алей, сын Кучума, последнего легитимного в глазах московских властей сибирского хана из династии Шибанидов. В 1608 г. он попал в плен к русским и до самой своей смерти в 1632 г. прожил в России. Именно он в российских официальных документах и дипломатической переписке именовался «царем», т. е. ханом. А. В. Беляков полагает, что такое титулование давало московским властям возможность и юридически, и фактически не признавать претензии на власть родственников Али, пока сам он был жив. Однако В. В. Трепавлов сомневается в таком объяснении, поскольку русскому царю, уже принявшему титул царя Сибирского, не требовалось «искусственного дублирования» аналогичным титулом султана-Шибанида[357].

Однако самим новым подданным и вассалам московских царей (которых они называли «белыми царями» или «белыми падишахами»), не обладавшим столь сильной верой в покровительство христианского бога, такого фактора легитимации было явно недостаточно. И чтобы новый монарх с формальной «чингизидской» точки зрения не выглядел узурпатором, они сами изобретали понятные им обоснования его власти. Так, например, ногайские мурзы и сибирские беки-Тайбугиды, стремясь придать легитимный характер сюзеренитету Ивана IV над бывшими постордынскими юртами, называли его Чингизидом, к чему сам он, впрочем, ничуть не стремился[358]. Тем не менее, определенное преемство с прежними ханами Иван Грозный демонстрировал — возможно, за счет принятого в 1547 г. им титула царя. Как известно, ордынских и постордынских ханов в средневековой русской традиции именовали именно царями, так что Иван IV, приняв этот титул, становился равным им и, вероятно, в какой-то степени имел право на преемство их власти. Это, в частности, подтверждается фактами выдачи в 1550-е гг. Иваном Грозным ярлыков своим ногайским, башкирским и сибирским вассалам: правом издания таких актов пользовались исключительно ханы-«цари», следовательно, присвоив себе такую прерогативу, Иван IV становился легитимным их преемником. Подтверждение этого преемства выразилось в выдаче в 1600 г. ярлыка царем Борисом Годуновым, причем уже не вассалу нечингизидского происхождения, а потомственному хану-Чингизиду — касимовскому правителю Ураз-Мухаммад-хану, потомку казахских ханов[359].

Любопытно отметить, что хотя сами «царства» уже в начале XVIII в. были упразднены как автономные единицы и на их территории была распространена губернско-уездная система, титулы «царя Казанского, Астраханского, Сибирского» сохранялись в титуле российских императоров вплоть до падения империи[360].

Установление османского сюзеренитета над Крымским ханством официально принято датировать 1478 г.[361], однако реально османы стали вмешиваться в политику вассального чингизидского государства лишь в первой четверти XVI в. Надо полагать, именно к этому времени они почувствовали прочность своего контроля над ханством, что и отразилось, в частности, на их активном участии в возведении тех или иных претендентов на ханский трон. Однако сами крымцы, как оказалось, не были готовы к тому, что судьбу их престола определяют иностранные государи. Поэтому в Крымском ханстве нередко имели место случаи, когда подданные выступали против ханов из дома Гиреев, являвшихся ставленниками иностранных монархов.