Когда литровая бутыль опустела на две трети, Чертков сказал, для пущей убедительности стукнув кулаком по столу:

– А теперь выкладывай, какого рожна явился? Проси всё, что не идёт вразрез с воровским законом.

Кондаков, как мог, изложил свою просьбу, а затем её в других, более доходчивых выражениях, повторила Людочка. История эта почему-то очень рассмешила Черткова.

– Так говоришь, голова вдребезги? Как арбуз! Ясным утром, на глазах у зевак! Ну это просто цирк какой-то!

– Цирк, – подтвердил Кондаков. – Только клоуны остались неизвестными… Вот бы мне на них посмотреть.

– Если они в натуре существуют, посмотришь, – пообещал Чертков. – Тебе они в каком виде нужны?

– Обязательно живыми. И желательно с целыми зубами, чтобы потом не шепелявили.

– Сделаем, – сказал Чертков, и глаза его опасно сверкнули. – Но не за так.

– Проси всё, что не противоречит конституции, существующим законам и девичьей чести. – Кондаков вновь положил руку на Людочкино колено.

– Лет этак двадцать назад ты меня в ментовской конторе допрашивал, – вкрадчиво заговорил Чертков. – Уж и забыл, по какому делу, но прекрасно помню, как ты врезал мне тогда по роже. Правда, не графином, не кастетом, не сапогом, а всего лишь кулаком, но мне всё равно обидно стало до слёз. Я ведь не жиган какой-то, а серьёзный человек. Такие штучки не про меня. И вот дал я себе зарок когда-нибудь рассчитаться. Вопреки, так сказать, здравому смыслу и библейским заповедям. Годами свою мечту вынашивал. Даже во сне этот сладостный момент видел. И вот, похоже, пришло моё время. Если хочешь, чтобы я твоё дело решил, – подставляй морду.

Такое предложение весьма озадачило Кондакова. Подумав с минуту, он вытащил из кобуры пистолет и, сняв с предохранителя, передал его Людочке. Заодно последовало и краткое распоряжение, звучавшее почти как завещание:

– Если этот громила прибьёт меня насмерть, ты должна расстрелять его на месте, как врага трудового народа. Только не промахнись, как тот конвойный в шестидесятом году. Целься в пузо, пусть напоследок помучается.

После этого он встал, подтянул штаны и гордо выпятил грудь – глядите, дескать, как умирают настоящие менты. Чертков без промедления врезал ему в скулу, и удар получился такой звучный, будто в голове Кондакова и в самом деле не осталось мозгового вещества, как на это уже неоднократно намекал Цимбаларь.

Кондаков, паче чаянья, устоял на ногах и, сделав заплетающимися ногами несколько нетвёрдых шагов, вновь опустился на табуретку. Чертков незамедлительно поднёс ему чашку стеклоочистителя, а Людочка – бутерброд с селёдкой.

Употребив всё это, Кондаков долго молчал, прислушиваясь к процессам, происходящим внутри его организма. Потом поковырялся пальцем в ухе и спросил:

– Ну что, доволен?

– Прямо гора с плеч! – признался Чертков. – Это ведь не с каждым бывает, чтобы мечта всей его жизни сбылась… Эх, низковато я приложился!

– Значит, я с тобой за всё наперёд рассчитался. Сделаешь дело как следует – почёт тебе и уважение. А подведёшь, я тебе должок той же монетой верну. – Кондаков продемонстрировал свой кулак, перемазанный мёдом. – Замётано?

– Без базара, Фомич! Давай ещё по одной.

– Нет, спасибо. У меня и предыдущая благодаря тебе вот где стоит. – Он провёл ребром ладони по горлу. – Суток тебе хватит?

– Маловато будет.

– Тогда добавляю ещё один час.

– Двадцать пять часов… – Чертков задумался. – Ладно, постараюсь управиться.

– Только не запей от счастья.

– Как можно! – Чертков истово перекрестился.

– Тогда по коням. – Кондаков отобрал у Людочки пистолет и подтолкнул её к выходу.

– Подождите, провожу вас до калитки! – Чертков натянул кирзовые сапоги, предварительно сунув туда вместо портянок свежие подгузники (вот, оказывается, что было истинной причиной их популярности у здешнего населения!)

Прежде чем отпустить дорогих гостей, Чертков перецеловал их всех, включая водителя-философа. Упав на заднее сиденье такси, Кондаков уснул мертвецким сном и проснулся только в лифте своего дома, куда его с великим трудом запихнула Людочка.

Напоследок он наставительным тоном произнёс:

– Вот видишь, не так страшен Чёрт…

– …если он стал Челюскинцем, – закончила за него девушка. – А ну-ка марш в люльку!

В Ростов (приставку «на Дону» местные жители принципиально игнорировали) Цимбаларь летел самолётом какой-то карликовой авиакомпании, больше озабоченной проблемами собственного выживания, чем порядком на борту. Поэтому – а ещё вследствие естественного страха перед ледяной пустотой, сиявшей за иллюминаторами, – он начал пить ещё в воздухе, продолжил это необременительное занятие на земле, а завершил в линейном отделе милиции по охране аэропорта, где позднее и уснул сном праведника, заплатившего все налоги.

Утром, ко всеобщему удивлению отказавшись от опохмелки, Цимбаларь отправился на поиски гражданина Суконко, четыре года назад по неизвестной причине утратившего правую руку.

Это уже попахивало какой-то системой. Сначала безголовый. Потом двое одноруких подряд. Если тенденция сохранится, в самом ближайшем будущем следовало ожидать встречи с безногими и кастрированными.

Дождь, начавшийся ещё вчера и весьма затруднивший посадку, к десяти часам утра перешёл в ливень, превративший Ростов в некое подобие града Китежа, что не позволяло любоваться красотами бывшей криминальной столицы России, ныне, правда, подрастерявшей свою былую славу вследствие общего обнищания юга страны.

Цимбаларь уже знал, что Суконко, получивший после тяжёлого увечья инвалидность, теперь подрабатывает торговцем на рынке, но по причине нездоровья уже третий день находится дома. Одним словом, всё пока складывалось удачно.

Дверь ему открыл ещё бравый на вид бородатый мужчина. Правый рукав его тельняшки был скатан валиком и подколот булавкой к плечу. На левой руке хозяина сидел годовалый ребёнок – по-видимому, внук – всеми силами пытавшийся оторвать деду ухо и уже немало преуспевший в этом.

Цимбаларь, стараясь дышать в сторону, предъявил служебное удостоверение и выразил желание потолковать о делах давно минувших дней. Гражданина Суконко столь ранний визит милиции не смутил – то ли он, в отличие от подавляющего большинства сограждан, был абсолютно чист перед законом, то ли постоянное общение с внуком-садистом выработало в нем качества стоика.

– Со мной уже кто только не толковал, – сказал он, приглашая гостя в гостиную, носившую следы недавнего погрома, впрочем, выше чем на полметра от пола не распространявшегося. – И здешняя милиция, и газетчики, и инспекция по безопасности труда, и медицинская комиссия. Признавайся, говорят, что ты сам себе каким-то хитрым образом руку оттяпал – и всё тут!