– А вы, значит, стоите на своём, – с расстановкой произнёс Цимбаларь.

– Я за правду стою. – Суконко попытался пересадить внука в манеж, но тот сопротивлялся, словно детёныш бабуина, которого хотят отнять от груди. – Вот дочка меня вместо няньки приспособила… – сообщил он извиняющимся тоном. – Традиция такая есть, инвалидами все дырки затыкать.

– Это верно, – согласился Цимбаларь, почему-то вспомнив Гобашвили. – Пренебрегают у нас инвалидами.

– Хотя ребёночек очень хороший, ласковый, – Суконко говорил так, словно в чём-то оправдывался. – Мы с ним дружим… Это он потому такой резвый, что зубки режутся.

– А звать его как? – поинтересовался Цимбаларь, у которого от злобных воплей ребёнка уже заложило уши.

– Лаврик, – застенчиво улыбнулся Суконко.

– Это в чью же честь?

– В честь генерала Корнилова. Мы ведь из белых казаков происходим. Вас это не шокирует?

– Отнюдь. У меня прадед во врангелевской контрразведке служил, – соврал Цимбаларь, даже отца своего помнивший смутно.

– Значит, по стопам предков пошли, – заметил Суконко. – Похвально… А вы не смогли бы подержать Лаврика за ножки? Не бойтесь, он не лягается.

– С превеликим удовольствием, – согласился Цимбаларь и спустя секунду получил прямо в нос маленькой, но твёрдой пяткой.

Тем не менее совместные усилия взрослых увенчались успехом и Лаврик был водворён в манеж, который немедленно заходил ходуном, словно корзина воздушного шара, попавшего в зону урагана.

– Большое будущее у вашего Лаврика, – сказал Цимбаларь, отирая с лица пот, мелкий и холодный, как у новопреставленного покойника. – Если генерала Корнилова и не превзойдет, то уж вторым атаманом Шкуро обязательно станет.

– Нет, мы люди мирные. – Мельком глянув на гостя, Суконко предложил: – Винца домашнего не желаете?

– Спасибо. – Цимбаларь сглотнул слюну, тягучую и горькую, словно содержимое яйца-болтуна. – На службе не употребляю.

– Ну тогда ушицы холодненькой! И я заодно с вами похлебаю, пока Лаврик играется.

– Ну разве что… – согласился Цимбаларь, заранее наслышанный о местном гостеприимстве. – А то ведь потом никто не поверит, что был в Ростове и ухи не отведал.

Провожаемые душераздирающими криками ребёнка, они перешли на кухню, где Суконко быстро и сноровисто накрыл на стол – появилась и знаменитая стерляжья уха, и копчёный окорок, и домашнее вино в трёхлитровой бутыли, и даже чёрная икра собственного посола. Глядя на хозяина, можно было подумать, что вторая рука для человека – излишняя роскошь, вроде аппендикса или хвостовых позвонков.

После того как ложка гостя заскребла по обнажившемуся дну миски, Суконко поинтересовался:

– Мне самому рассказывать или вы вопросы будете задавать?

– Сначала сами расскажите, а потом и вопросы будут, – сказал Цимбаларь, понемногу начиная оживать. – Мне бы ещё половничек…

– Да хоть ведро! Только вы уху вином запивайте. Без вина у неё аромат совсем не тот.

– И верно, – согласился Цимбаларь, залпом выцедив поллитра холодного слабенького вина. – Сразу и не догадаешься… Ну вы рассказывайте, рассказывайте…

– Было это, значит, так. – Суконко внимательно прислушался к шуму, доносившемуся из гостиной. – Я тогда на консервном комбинате слесарем работал. Во вторую смену. В половине первого вышел из проходной и почесал домой.

– Почему общественным транспортом не воспользовались?

– Да мне всего двадцать минут ходу было. А автобус иногда и по часу приходится ждать. И вот, не доходя примерно полукилометра до родного крыльца, это всё и случилось.

– Что случилось?

– Рука оторвалась.

– Сама?

– Упаси боже! Помог кто-то.

– Какие-либо предположения имеются?

– Абсолютно никаких. Ночь ясная, всё вокруг видно как на ладони. Ни одной живой души поблизости. Только впереди старичок этот знай себе ковыляет.

– Какой старичок? – Цимбаларь едва не поперхнулся.

– Да тот, с которым я перед этим столкнулся. Вы ешьте, ешьте…

– Про старичка попрошу подробнее.

– Вывернулся он, значит, из какой-то подворотни – и прямо мне под ноги. Словно слепой, ей-богу! Сам упал, да ещё с меня шапку сбил. Бормочет что-то, извиняется. Я ему встать помог, он и чесанул дальше.

– Шапку, значит, сбил… – задумчиво произнёс Цимбаларь, отодвигая недоеденную уху. – Вы её потом на голову надели?

– Нет. В руке нёс. Ночь тихая была, тёплая, а я, признаться, запарился в цеху.

– В этой руке несли? – Цимбаларь указал ложкой на пустой рукав.

– Ага, – подтвердил Суконко. – Шапка тоже пропала. Но цена ей была – ломаный грош в базарный день.

– Вы лицо старика разглядели?

– Разглядел, но как-то не запомнил. Морщины, рот ввалившийся… Вот если бы на меня девица в неглиже бросилась – тогда другое дело. – Суконко улыбнулся.

– Старичок в вас стрелять не мог?

– Боже упаси! Он ко мне и не поворачивался даже. Я ведь до самого последнего момента в сознании был. Только в машине «Скорой помощи» вырубился.

– Короче, версию о покушении вы отвергаете?

– Конечно. Отродясь никому зла не сделал.

– А ревность? Женщины?

– Давно к блудням охладел. Можете у жены поинтересоваться.

– Возможно, вас спутали с кем-то? Такое случается…

– В ваших столицах случается. А у нас сошка мелкая обитает. Все друг друга знают.

– Следовательно, никаких загадочных событий, предшествующих покушению, вы не помните?

– Помню, почему же… – оживился Суконко. – Было одно загадочное событие. Примерно за месяц до этой беды мне позвонили. По межгороду, между прочим. Незнакомый мужчина вежливо осведомился о моих анкетных данных и даже поинтересовался, в каком именно роддоме я появился на свет.

– А вы разве знаете?

– Ясное дело. У нас один роддом на весь район. И дочка моя там родилась, и внук.

– Хорошо, а что было дальше?

– Дальше он сказал примерно следующее: «Вам угрожает серьёзная опасность. Если хотите остаться в живых, немедленно покиньте город, а ещё лучше – смените фамилию. Будьте предельно осторожны, выходя на улицу. Остерегайтесь незнакомых людей».

– И всё? – после короткой паузы спросил Цимбаларь.

– Нет. Я ещё успел поинтересоваться, кто это звонит, но он ответил: «Неважно. Просто я выполняю свой долг».

– Но вы, значит, предупреждению не вняли.

– Мало того, я про него на следующий день забыл. Думал, шутка какая-то.

– Вы милиции говорили об этом?