ты отличный стрелок, Буров? И из пистолета можешь, и из пушки? Природный талант? Я запомнил тебя и теперь-то уж точно не забуду. Завтра будут испытания на поджог и пробития танка. А пока свободны…

Зальцман, наконец, оставил нас в покое. Этот разговор мне не очень понравился, привлекать к себе внимание таких персон было не самой хорошей идеей. С другой стороны, а что я мог поделать? Подводить Евсюкова в стрельбах тоже не хотелось.

В казарму, разумеется, мы не вернулись. Хоть нас и отпустили, но дел было еще полным полно. Для начала требовалось пробанить канал ствола орудия танка, то есть прочистить его специальным предметом, похожим на гигантский ершик с длинной рукоятью, пользоваться которым в одиночку было совершенно невозможно. Ствол орудия опустили максимально вниз, и мы все вместе на раз-два-три водили банником туда-сюда, очищая дуло от пороховых следов. Потратив на это действие не менее получаса, отогнали машину в крытый асбестовыми платами ангар, в котором стояло еще несколько танков. Я узнал сладкую пару КВ-1 и КВ-1С, раритетный БТ-2. В углу замер Т-70, имелись даже иностранные машины, поставленные по ленд-лизу — «Матильда» Mk.II, «Шерман» М4. К слову, и Матильда, и Шерман не выдержали уральские морозы и сломались в первые же дни зимы, после чего и были отправлены на полигон для проверки на пробития и прочие испытания на прочность.

Евсюков подошел ко мне после того, как мы закончили текущие дела, отвел в сторонку и негромко начал:

— Слушай, Дмитрий… хочу сказать — сам Исаак Моисеевич обратил на тебя внимание, постарайся не подвести его ожидания. Это такой человек! Великий человек! Если бы не он, ничего бы не было… работать с ним в одной группе — это мечта!

— Да я что? Я — ничего! Делаю, что умею…

— Делай больше! Делай невозможное! Мой тебе совет: сумей произвести на него хорошее впечатление. Он тебя уже выделил, попытайся не оплошать и дальше…

Я кивнул с благодарностью во взгляде, но сам испытывал двойственные чувства. Все, чего я хотел, это сбежать на фронт. Тыловые подковерные игры меня совершенно не интересовали. Но что если Зальцман и есть мой счастливый билет? Как там говорил Леха, танковый корпус, вероятно, будут набирать из добровольцев? То, что нужно! Пусть по возрасту я немного не прохожу, мое семнадцатилетие случится совсем скоро, в январе, но до восемнадцати ждать еще долго… однако, если суметь слегка подправить данные, приписать себе лишний год, да плюс рекомендация самого Зальцмана — вот и место в корпусе обеспечено! Евсюков прав, первое впечатление я создал, теперь осталось его закрепить, и дело в шляпе!

Ближе к вечеру, когда смена окончилась, все, как обычно, собрались в бараке. Там кто-то уже жарил прогорклое сало на спиртовой горелке. Жутко воняло рыбьим жиром, но я за эти дни уже привык. Стираные портянки и подштанники болтались на веревку, перекинутой в углу от одной из кроватей до подоконника. Вещи заледенели, превратившись в монумент самим себе, но у печек было тепло и уютно. Трещали дрова, я с удовольствием подсел поближе, подставил руки, ощутив жар, исходивший из печи.

— Баню топят! — радостно закричал рыжий Васька Панфилов, заскочив в барак и охлопывая себя по плечам в попытках согреться. — Живем, мужики!

— Это дело! — оживились рабочие, и тут же начали составлять списки очередности.

Баня на полигоне представляла собой обычный сруб два на два метра, и внутри одновременно могли находиться не более четырех человек. Так что занять очередь спешили все, иначе можно было куковать в ожидании до полуночи и дольше.

Я настолько пропитался за эти несколько дней смазкой и маслами, что идею отмыться и привести свое тело в порядок воспринял весьма позитивно. Даже в Челябинске в квартире тетки мне приходилось довольствоваться холодной водой, и я прямо физически ощущал запах пота, исходящий от моего тела, и слои грязи, покрывавшие его. А тут настоящая банька, да с березовыми вениками, во множестве заготовленными заранее местными еще с осени. Мечта!

Голоден я не был. Ужин, поданный в столовой, был сытным, хотя и крайне простым. Отварная картошка, по две штуки на брата, хлеба по норме, ломоть армейской тушенки из банки — я умял свою порцию в один присест.

Все эти дни, проведенные на полигоне, меня терзали мысли о Лехе. Как он там? Пришел ли в себя, дал ли показания милиции? Никакой обратной связи с бригадой Корякина у меня нынче не имелось. Сдержал ли Петр Михайлович данное мне слово, и сумел ли добиться безопасности для Леши, я не знал. Но надеялся, что мой друг уже поправился и новые беды ему не грозят. В любом случае, до возвращения в город я ничего узнать не смогу. Глупая ситуация, но такова действительность. Даже позвонить по телефонному аппарату, имеющемуся на полигоне, мне не разрешат. Даже и пытаться просить не буду. Связь возможна лишь по важному поводу, связанному с деятельностью полигона, а не по желанию каждого рабочего. Но Леха жив, я верил в это.

Пока ждали своей очереди идти в баню, Васютин, ловко скрутив самокрутку, закурил, пуская дым в воздух, и поднял актуальную тему:

— Послушайте, мужики, мне тут водила наш заводской сегодня рассказал, что Пашнина опять четыре нормы сделать умудрилась! И вся ее бригада такая же… Бабы ведь, а пашут, как не всякий мужик сумеет!

Речь шла о фронтовых бригадах, как их уже традиционно называли. Комсомолка Аня Пашнина еще с октября 1942 года дала начало движению, сейчас охватившему весь комбинат. Ее исключительно женская бригада имени Гастелло насчитывала всего двадцать человек, но работали они за пятьдесят рабочих высшей квалификации! Сама Аня при норме триста двадцать деталей умудрилась фрезеровать тысячу двести штук и больше, и ее девицы не отставали, повысив нормы со ста двадцати процентов до двухсот десяти и больше…

С этого почина пошло движение по всему заводу, и сейчас, в декабре на заводе насчитывалось уже шестьдесят семь фронтовых бригад, соревнующихся между собой в производительности. Но, надо сказать, что работали люди в первую очередь не за признание со стороны руководства, а по велению сердца. Каждый стремился сделать все возможное для фронта, хоть чуть-чуть помочь солдатам, ведь не было такой семьи, в