Тяни, приятель!.. Не поддавайся! — покрикивает Архип на коня.

— Натужься! Вот!.. вот!.. Но-но, старик, не плошай!..

34

Васютка из школы уходит вместе с другими ребятами на реку.

Город обнят двумя реками и одна из них в весеннее половодье сердито заливает прибрежные улицы.

Ребята идут смотреть на эту непокорливую реку.

Мутная вода, вспененная у краев, крутилась омутами, надвигаясь валами, несла на себе остатки льда, коряги, дрова, всякий хлам. Мутная вода вышла из берегов и обмывала дома, из которых убрались уже жители, вливалась в переулки, плескалась и шипела.

Над рекой стоял звонкий гул. На берегу, там, куда еще не дошла вода, толпились люди. Над людьми вспыхивали возгласы, крики, испуганный или беспричинно радостный рев.

Ребятишки протиснулись к самой воде.

Васютка жадно глядел на сумасшедшую, ликующую, неудержимую реку и вспоминал родную Белую реку. Вспоминал веселый плеск ее поды, тальники, которые купаются в ней, тихие курьи, в которых летом вода теплая и мягкая, как щелок.

Васютка под шум воды вспоминает многое. И его тянет домой, к матери, к отцу, к Мухортке.

Но беспечные товарищи вспугивают его воспоминания, его тоску.

— Айда, ребята, дальше! — радостно волнуются они. — Там вода дамбу разворачивает!.. Айда!

И Васютка убегает с ними дальше, растеривая свою ребячью тоску. Туда, где река грозна и неукротима, где мощь ее кажется непреодолимой.

35

Белая река, сбросив с себя истлевший, ржавый лед, несет лишние воды в широкие, большие реки. Белая река впадает в одну из рек, омывающих город.

Проходит половодье. Спадает река, высыхает на берегах намытый весенним разливом ил. Светлеет и чище становится вода. И прямые колючие лучи полносильного солнца жарко и жадно щупают светлую воду, в которой оживает все живое.

Арина Васильевна выжидает, когда окончится распутица, чтоб поехать в волость, в Острог. Она сожгла пред иконою все восковые огарки, она скорбит и болеет о погибшей душе Ксении, которая истлевает где-то без отпевания, без ладана, без молитв.

У Арины Васильевны в тоскующем и испуганном сердце гнездится холодная забота:

— А допустит ли батюшка, отец Сосипатр, панихидку отслужить по Ксении? Простится ли ей, покойной, согрешение ее?!

Она выжидает конца распутицы и ходит взглянуть на реку: успокоилась ли она, утихомирилась ли после вешнего бремени.

Пестрый выбегает вместе с нею. У реки он беспокойно нюхает землю, бегает по берегу, слегка скулит. Иногда он настораживается; весь вытянувшись и наставив острые уши, смотрит на воду, вглядывается во что-то, во что-то вслушивается. Потом начинает обиженно лаять.

Течет невозмутимо река. Жадные лучи полносильного солнца щупают текучую светлую воду.

В бегущей воде отражается небо.

Земля проснулась….

БРАТЬЯ ВЕРХОТУРОВЫ

Рассказ о жуткой драме, разыгравшейся на угрюмых и суровых берегах Лены.

Журнал «Сибирские записки», № 3, 1916 г.

1

В селе Тунгусском Верхотуровы — Степан, Иннокентий и Клим — купили лодку и пустились на низ, домой, по вспухнувшей и замутившейся вешними водами Лене.

Предстоял веселый и неутомительный путь и все трое радостно укладывали свою поклажу в поместительную лодку. Позади оставалась целая зима тяжелого промысла. Оставались суровые прибайкальские хребты, глубокие долины с помертвевшими елями, поваленными жадными бурями, оставались позади хитросплетенные ожерелья соболиных следов. И все огорчения и мгновенные радости охоты остались там, в ущельях и на хребтах, обвеваемых холодным дыханием священного моря.

Раскинулась, раскрывшись навстречу помолодевшему и исполненному лаской солнцу, от хребта к хребту, по-весеннему богатая водами Лена. Еще мутно белеют кой-где по берегам источенные солнцем остатки льдин. Еще не выбросила из недр своих согретая земля первые ростки. Но уже лоснятся иглы на соснах и по-новому желтеют стволы деревьев. И с новым шумом, отдыхавшим долгую зиму, безостановочно несется Лена к далекому океану. И шум воды, однообразный и постоянный, сливается с шумами, текущими с хребтов, из сырых и холодных дебрей таежных, от кудрявых и подвижных тальников.

От деревни до деревни плывут Верхотуровы, сторожа ценную поклажу. Вместе с котелками, топорами, ружьями и прочим охотничьим скарбом — на корме и в носу лодки навалены сумы с добычей. Больше десятка соболей — один к одному — добыли братья. Было из-за чего морозиться в нестерпимую стужу. Было из-за чего неделями ходить за хитрым зверьком, умело петлявшим по тайге. На дальней Курейке, ушедшей в сторону от Лены, можно будет с этой добычей поправить хозяйство и сладко отдохнуть до нового промысла…

Шумит и кружится вода вокруг лодки и плескается о борта. Уплывают назад берега — то похожие на берега пастбища, еще не ожившие зеленью, то каменные кряжи и стены, купающиеся в живой говорливой воде…

Один в одного — все братья Верхотуровы. Черноглазые, черноволосые — видно, много крови таежных исконных жителей в их жилах. На всю Курейку самые проворные охотники. Не держит их своя тайга. Надоело бегать за сохатым. Прискучило щелкать белок. Захотелось попытать счастья за настоящей добычей. Всех в тайге манит к себе соболь. Мечтой о нем живет охотник, из года в год перекрестивший тайгу. Но только уже давно в курейских тайгах вывелся этот зверь. Только в мечтах охотников и живет он. Вот Верхотуровы, наслушавшись о соболях, заведших свой притон в прибайкальских хребтах, и отправились туда прошлой осенью. Было рискованным делом бросить свой какой ни-на-есть, да все-таки промысел и уйти далеко от родных, привычных мест в чужую тайгу, в незнакомые хребты.

Но Верхотуровы рискнули.

Такие они уж все и были. Коренастые, кряжистые, дружные — они грудью ломились вперед. И за это деревня уважала их. Надумали соболей промышлять, никогда дальше сотни-другой верст от своей Курейки не отходили, а вот отправились в такую даль, и теперь были с богатым промыслом.

Веселые плыли они домой. Точно хмельные от удачи, шутили друг с другом, подтрунивали над младшим Климом. Или порою нескладно пели песни.

— О-эй! мужики! Слышьте-ка, постойте!..

Плывшие оглянулись на этот неожиданный звонкий крик. По берегу, догоняя лодку, бежала женщина. Ярко-малиновый платок развевался на ее голове, короткая решменка[1] была плотно стянута поясом, за плечами болталась котомка, в руках свежий желтый посох.

Степан, сидевшей на корме, затабанил веслом, и лодка, баламуча воду, отстала от речного течения и криво стала приближаться к берегу.

— Чего тебе, молодайка? — крикнул Иннокентий. — чего орешь-то?…

Женщина, широко улыбаясь и блестя крепкими молодыми зубами, подошла к самой воде и, идя рядом с лодкой, весело заговорила:

— С Волоку я… Тамошняя, в сроку была[2]… Теперичи домой иду… Не подвезете ли?.. Спутчики будете… одной-то непривычно, да и боязно…