— Але, вы открыты? — спросил посетитель.

— Конечно, — сказал я, проскальзывая обратно за прилавок. — Что вам предложить?

Предлагать пришлось кофе со льдом, много молока, много сахара. Заказ профана. Не глядя на посетителя, который отметился в углу моего поля зрения как пастельная клякса, я зачерпнул пластиковым стаканом лед из специального холодильника, стоящего у нас под прилавком, и с отвращением пустил по леднику лавину кофе. Кофе теряет свою темную прозрачность, свое благородство при первом же соприкосновении со льдом, превращаясь из жидкого оникса в какое-то гнедое убожество. Я сунул стакан покупателю и предложил ему добавить молоко и сахар самому. «У каждого свое представление о том, что такое много, — объяснил я. — Лучше не быть слишком самонадеянным, так ведь?» Это предложение быстро становилось моей дежурной фразой. Я мимолетно удивился тому, что у меня уже набралась пара своих фраз, зачатки репертуара. Не превращусь ли я в «колоритного» баристу, который громко приветствует постоянных посетителей, выкрикивая прозвища, которыми сам же их наградил?

— А кто эта девушка? Только что вышла? — внезапно спросил посетитель, выкладывая на прилавок три девственно чистые долларовые бумажки. Новые купюры лежали так плоско, что их даже ногтем было не поддеть.

— Это, — сказал я, царапая прилавок, — моя жена. — После нескольких секунд идиотской возни с долларами я злобно смахнул их с прилавка, поймал два в воздухе и нагнулся за третьим.

— На-армально! — воскликнул посетитель. Я не понял, комментировал ли он по-дружески мою координацию движений или по-хамски — Нину.

— Высший класс, — продолжил он, мягко растягивая гласные в манере среднезападных равнин. — Поздравляю.

Значит, это он все-таки о Нине. Я холодно протянул ему пятьдесят центов сдачи, надеясь, что это завершит наш диалог до того, как он успеет сказать «какая телочка», или что там говорят подобные мужчины в подобных ситуациях.

— Надеюсь, вы скоро помиритесь, — произнес он, взял мелочь и, замешкавшись, бросил одну из двух монет в банку для чаевых. — Извини, друг, — весело добавил он, поймав мой испепеляющий взгляд. — Никак не разберусь, сколько в Нью-Йорке принято оставлять на чай. Я здесь недавно.

Пока он направлял в стакан толстую струю сливок, доводя свой «кофе» до требуемого оттенка слоновой кости, я наконец удостоил его пристального рассмотрения. Мне еще никогда не удавалось собрать меньше информации о человеке, глядя ему в лицо. Крупный розовощекий блондин с копной волос прямиком из воскресных комиксов, он был смехотворно и в то же время непримечательно одет в бежевые брюки так называемого «свободного покроя» и красную трикотажную фуфайку с капюшоном. Хотя я далеко не эксперт по дешевым маркам одежды, я догадался, что брюки куплены в «Олд нэйви», потому что на их боковом кармане были нашиты слова «Олд нэйви», и что фуфайка из «Гэп», потому что на ней полуметровыми буквами было написано «Гэп». Разговорчивый клиент напомнил мне одновременно Джорджа Пеппарда из «Завтрака у Тиффани», и Майкла Йорка из «Кабаре», и Кэри Элвиса из «Принцессы-невесты», то есть, иначе говоря, никого; назовите любого другого актера, зарабатывающего на жизнь изображением белобрысой посредственности, и он подошел бы тоже.

Я скрестил руки на груди.

— Нам нет необходимости, как вы выразились, мириться. Все наши проблемы исключительно внешнего свойства. Но, хоть я и не приветствую вашего подслушивания, спасибо за участие.

— О, спасибо, друг, — ответил он польщенным тоном. Издевается, что ли? Не успел я придумать, что на это сказать, он выставил для рукопожатия здоровенную лапу с растопыренными по-детски пальцами.

— Кайл Свинтон, — представился он. — Мы теперь часто будем видаться.

— Вот как? — Я опасливо протянул руку через прилавок. Он затряс ее с напором и настойчивостью электрической дрели. Я поморщился: одна из беспорочных долларовых купюр Кайла порезала мне палец. — Вам так понравился наш кофе? — Вопрос был идиотский, потому что он еще даже не попробовал свою бурду.

— Нет, — ответил Кайл. — То есть да! Я просто, я еще не… — Он рванулся к переполненному стакану и произвел быстрый глоток, почти укус. — А! Да. Кофе супер. Извините. Я не совсем… я имел в виду, что буду работать прямо через дорогу от вас.

— Прямо через дорогу?

Кайл Свинтон просиял.

— Ну да, я менеджер «Дерганого Джо». Видели, что мы там отгрохали? — Он оскалил зубы в огромной выжидательной улыбке. Его верхние резцы были идеально квадратны. — Начальство прислало меня курировать открытие. Они наконец всерьез берутся за Восточное побережье. Здорово, правда?

Я полагал, что уже раскусил в Кайле кретина, но тут мне подумалось, что на самом деле он изощренный садист. Он серьезно ждал от меня поддержки или специально пришел полюбоваться, как я корчусь в муках?

— Да, — сказал я. — Да, здорово. Мои поздравления. Ну и — удачи.

— Спасибо, чувак. — Это становилось невыносимым. — Извини, не расслышал твое имя.

— Я его не называл. Марк Шарф.

— Супер. А жена?

— Аллегра, — сказал я первое, что пришло мне в голову, и тайком лизнул порезанный палец. — Аллегра Воздвиженская. Аллегра Аристарховна Воздвиженская.

— Ух ты. Это такое азиатское имя? — Кайл заморгал короткими очередями. — Странно, что она не взяла твою фамилию.

— Вера не позволяет, — пояснил я.

— Ух ты!

— Если ее увидишь, обязательно обращайся к ней только по полному имени. Любое другое обращение для нее как пощечина.

Кайл Свинтон замер, насупив брови и беззвучно шевеля губами.

— Всего наилучшего, — пожелал я.

— Ага, — ответил он и в рассеянности вышел.

Знаете, подумал я, мы еще надо всем этим посмеемся. В надвигающемся поединке было что-то мультипликационное: я чувствовал себя зайцем, затеявшим ссору с медведем. Какая сказка с таким началом закончится смертью зайца? У природы своя жестокая логика, но боги комедии были на нашей стороне.

Я взял полотенце и принялся выводить им увеличивающиеся концентрические круги на прилавке, начав с места, где лежали деньги Кайла. Настроение мое внезапно улучшилось и оставалось неплохим, пока я не заметил сквозь матовое стекло французских дверей Нину, проступающую по кусочкам в форме перевернутых букв. Она шла решительной поступью, с пачкой отксеренной пропаганды в руках.

Боевой настрой продержался всего сутки; следующий же день принес с собой катастрофу. Не успев войти в кафе на пересменку, я почувствовал, что что-то не так. Вначале это смутное беспокойство меня обрадовало: я, похоже, выработал шестое чувство благополучия кафе, общее ощущение, где и как все должно быть.

Мысленная инвентаризация не выявила ничего из ряда вон выходящего. Свет горел, но не слишком ярко. Выбор и громкость музыки («Флэйминг липс», тихо) меня вполне устраивали, вазочки на столах ломились от рафинада, чересчур изящная корзинка для мусора пуста (одна скомканная салфетка ее переполняла). Единственными посетителями были отец и дочь, будто катапультированные на семьдесят кварталов к югу от Верхнего Ист-Сайда. Она была одета в розовый сарафан оттенка жевательной резинки и помешивала ложечкой айншпеннер, что благодаря плотности сливок было непросто. Отец выглядел как врач узкого направления, нефролог или френолог. Он не притронулся к своему капучино. В светлеющем кофе медленно утопал атолл пены.