Я кивнула:

— Уверена, он был бы только рад. — В нос мне бьёт кислый запах почвы и мучнистой росы — запах горя. Под ногти Гийома тоже забилась земля. Анук не сводит с него серьёзного взгляда.

— Бедный Чарли, — говорит она. Гийом будто и не слышал её.

— Мне пришлось усыпить его, — продолжает он. — Он уже не мог ходить и скулил всё время, пока я нёс его к ветеринару. И всю прошлую ночь скулил не переставая. Я не оставлял его ни на минуту, но уже понимал, что это конец. — Вид у Гийома виноватый, словно он стыдится своего невыразимого горя. — Глупо, конечно. Как говорит кюре, это ведь всего лишь собака. Глупо так убиваться из-за пса.

— Вовсе нет, — неожиданно встряла в разговор Арманда. — Друг есть друг. А Чарли был хорошим другом. И даже не слушайте Рейно. Он ничего в этом не понимает.

Гийом глянул на неё с благодарностью.

— Спасибо за добрые слова. — Он повернулся ко мне. — И вам спасибо, мадам Роше. На прошлой неделе вы пытались предупредить меня, но я не прислушался, не был готов. Полагаю, мне казалось, что, игнорируя все признаки, я сумею ещё долго поддерживать в Чарли жизнь.

В чёрных глазах Арманды, устремлённых на Гийома, появилось странное выражение.

— Жалкое существование в мучениях не всегда лучшая альтернатива, — мягко заметила она.

Гийом кивнул.

— Да, мне следовало раньше усыпить его. Оставить ему хоть немного самоуважения. — На его беззащитную улыбку больно смотреть. — По крайней мере, не тянуть до прошлой ночи.

Я не знаю, как его утешить, да думаю, он и не нуждается в моих словах утешения. Ему просто хочется высказаться. Не желая оскорблять его горе штампами, я промолчала. Гийом доел вафли и опять улыбнулся — той же душераздирающей восковой улыбкой.

— Как это ни ужасно, — вновь заговорил он, — но у меня такой аппетит. Будто целый месяц не ел. Только что похоронил своего пса, а готов съесть… — Он смущённо умолк. — По-моему, это кощунство. Всё равно что есть мясо в Великую пятницу.

Арманда хохотнула и положила руку на плечо Гийому. На его фоне она кажется очень сильной и уверенной в себе.

— Пойдём со мной, — скомандовала она. — У меня есть хлеб, rillettes и замечательный камамбер. Ждут не дождутся, когда их съедят. Да, и вот ещё что, Вианн… — властно обратилась она ко мне, — положи мне в коробку этих своих сладостей. Вафли в шоколаде, кажется? В большую коробку.

Это, по крайней мере, в моих силах. Может, хоть сладостями утешу человека, потерявшего своего лучшего друга. Украдкой я кончиками пальцев прочертила на крышке коробки магический знак — знак, отводящий беду и сулящий удачу.

Гийом попробовал протестовать, но Арманда осадила его:

— Чепуха. — Её тон не допускал возражений, энергия била из неё через край, и Гийом, истерзанный щуплый человечек, сам того не желая, заметно приободрился. — Всё равно — что тебе делать дома? Будешь сидеть в одиночестве и горевать? — Арманда решительно тряхнула головой. — Нет уж, дудки. Давненько мне не случалось развлекать благородного мужчину. Уж не откажи в таком удовольствии. К тому же, — добавила она задумчиво, — мне нужно кое-что с тобой обсудить.

Арманда настойчиво идёт к своей цели. Для неё это дело принципа. Упаковывая коробку вафель в шоколаде, перетягивая её длинными серебристыми лентами, я наблюдаю за ними. Гийом уже отреагировал на её тепло. На его лице отражаются смущение и благодарность.

— Мадам Вуазен…

— Арманда, — поправляет она его. — Когда меня называют «мадам», я чувствую себя дряхлой старухой.

— Арманда.

Одержана ещё одна маленькая победа.

— И это тоже можно оставить. — Аккуратными движениями она освобождает его запястье от поводка. Её грубоватая забота не раздражает. — Незачем таскать на себе бесполезный груз. Это ничего не изменит.

Арманда повела Гийома к выходу. В дверях она обернулась и подмигнула мне. На меня вдруг накатила волна пронзительной любви к ним обоим.

В следующую секунду они исчезли в темноте.

Спустя несколько часов мы с Анук ещё не спим. Лежим каждая в своей кровати и смотрим на медленно проплывающее в окне небо. После визита Гийома Анук весь вечер хранила серьёзность, не выказывая своей обычной безудержной жизнерадостности. Дверь между нашими спальнями она оставила открытой, и я со страхом жду неизбежного вопроса, который сама задавала себе ночами после смерти матери. Ответа на него я не знаю до сих пор. Однако этот пугающий вопрос так и не прозвучал. Но глубокой ночью, когда я уже решила, что дочь давно спит, она вдруг залезла ко мне в постель и сунула в мою ладонь свою холодную ручонку.

— Maman? — Она знает, что я не сплю. — Ты ведь не умрёшь, правда?

Я тихо рассмеялась в темноте и ответила с лаской в голосе:

— Все когда-нибудь умирают.

— Но ты ведь ещё долго не умрёшь? — настаивает она. — Будешь жить много-много лет, да?

— Хотелось бы надеяться.

— О. — Осмысливая мои слова, она удобнее устраивается на кровати, прижимается ко мне. — Мы живём дольше, чем собаки, да?

Я подтверждаю. Она вновь о чём-то задумалась.

— А где, по-твоему, теперь Чарли, maman?

У меня наготове много лживых объяснений, которые успокоили бы её, но сейчас я не могу ей лгать.

— Не знаю, Нану. Мне нравится думать, что все мы возрождаемся. В новом организме — не старом и не больном. А может, в птице или в дереве. Но этого никто точно не знает.

— О, — с сомнением протянула она тоненьким голоском. — Даже собаки?

— Почему бы нет?

Это красивая сказка, фантазия. Порой я увлекаюсь ею, как ребёнок своими собственными выдумками. В лице моей маленькой незнакомки вижу экспрессивные черты матери…

— Значит, мы найдём Гийому его пса, — оживляется Анук. — Прямо завтра же. Тогда он перестанет грустить, да?

Я пытаюсь объяснить, что не всё так просто, но она настроена решительно.

— Обойдём все фермы и выясним, у каких собак есть щенята. Думаешь, мы сумеем узнать Чарли?

Я вздыхаю. Казалось бы, я уже должна привыкнуть к её замысловатой логике. Своей убеждённостью она так живо напомнила мне мать, что я едва сдерживаю слёзы.

— Не знаю.

— А Пантуфль узнает, — не сдаётся она.

— Спи, Анук. Завтра в школу.

— Он узнает его. Я точно знаю. Пантуфль всё видит.

— Тсс.

Наконец я услышала, что её дыхание выровнялось. Спящее личико дочери обращено к окну, и я вижу на её мокрых ресницах отблеск мерцающих звёзд. Если бы только я могла быть уверена, ради неё… Но на свете нет ничего определённого. Колдовство, в которое столь безоговорочно верила моя мать, в конечном итоге не спасло её; ничего из того, что мы делали вместе, нельзя объяснить обычным совпадением. Не так всё просто, говорю я себе. Карты, свечи, благовония, заклинания — это всего лишь детский трюк, чтобы изгнать темноту. И всё же мне больно при мысли, что Анук будет огорчена. Во сне её личико так спокойно и доверчиво. Я представляю наш завтрашний бессмысленный поход в поисках щенка, в которого переселился дух Чарли, и во мне растёт возмущение. Не следовало говорить ей то, что я не способна доказать…