Сам Басарга этого, конечно, не слышал. Однако разговор с боярином Немеровским подсказал ему, что сторонники нового царя ради захвата власти пойдут на все.

– Плохо… – Епископ провел ладонью по сумке, что свисала с передней луки его седла. – Не пустят нас в Москву. Беду чую. Большую беду.

– Что же тогда делать?

– Идти, – пожал плечами епископ. – Все в руках Божиих. Будет на то его воля – дойдем, как бы силы бесовские супротив нас ни ополчались.

Отряд тем временем несколько замедлил ход, мчась по речному льду широким походным шагом. Полтора десятка монахов не могли менять лошадей, бросая загнанных и забирая свежих. Столько скакунов на ямах Соловецкого тракта просто бы не нашлось. Приходилось беречь тех, что есть, переходя на рысь лишь изредка, по одному часу на два спокойных.

Но даже таким темпом путники к ночи добрались до Филиппо-Ирапской пустыни, укрывшись на ночь за прочными дубовыми стенами мужского монастыря.

Отдых под крышей и помощь местной братии здорово помогли молчальникам, сэкономив не меньше часа на утренних сборах. Местные монахи им и угощение приготовили, и коней оседлали. Оставалось только подняться, подкрепиться при свечах под заунывную молитву и еще до рассвета тронуться в путь.

Долгий переход без остановки на дневку позволил сделать новый ночлег уже в Красном Холме, теперь – на обычном постоялом дворе, благо в проезжем торговом селе их имелось в достатке. Здесь серебро епископа сделало для путников то же самое, что и доброта филипповских монахов: слуги накормили и снарядили монахов аккурат к рассвету, выпустив за ворота с первыми солнечными лучами.

От села зимник поначалу шел по льду речушки, однако очень скоро русло Себлы резко отвернуло на запад, а дорога как началась, так и пошла далее прямо в лесок, почти не поднявшись выше. Видимо, под звонким настом скрывалось замерзшее болото.

К третьему дню пути скорым маршем полуголодные и почти не отдыхавшие лошади шли уже не так резво, переходить на рысь отряд более не рисковал. Лучше добраться до столицы на день позже, нежели остаться без скакунов и не дойти вообще. Как обычно, передовой отряд оторвался этак на триста саженей, а монахи с заводными лошадьми, на которых отряд шел вчера, немного приотстали.

– Скажи, отче, – поинтересовался у монаха Басарга, когда сужение дороги прижало его ближе к Даниилу, – а о тайне, которую мы с собой в сумке везем, кроме твоей братии, вовсе никто не знает?

– Ты таки хочешь принять постриг, сын мой? – Губы монаха тронула слабая улыбка.

– Нет. Мне другое любопытно. Вы все в Кирилло-Белозерском монастыре живете. Молчальников всего четыре десятка. Так неужели все остальные монахи ни о чем не подозревают? Даже не догадываются?

Даниил ехидно покосился на него и ничего не ответил.

– Не верится мне в это, отче, – пожал плечами боярский сын. – Князь Михайло сказывал, тайна эта князьям Ростовским принадлежит. А род сей зело ветвист и многочислен. Государь тоже тайну от предков узнал, а не от братии вашей. Самих вас, вижу, немало, и службу свою не один век несете. Нешто никто так ни разу ни о чем вслух и не обмолвился?

– Может, и обмолвился, – пожал плечами епископ. – Больно уж велик интерес родов знатных к обители нашей последнее время. Князья и бояре думные наперебой вклады в монастырь Кирилло-Белозерский несут, усыпальницы свои в нем строят, о постриге беспокоятся. Ты и сам видел, не деревянная наша обитель ныне, из камня вся отстроена. И храмы, и палаты жилые, и стены с башнями. Да и на пушки с зельем тоже денег хватает. Княгиня Ефросиния Старицкая двадцать лет назад обитель новую рядом с Кирилловской основала, монастырь Горицкий. А отчего к нашим стенам жалась – непонятно. Неужто на земле русской места мало? Может, чего и проведала, потому подбирается. И средь знати прочей, мыслю, слухи тоже ползут…

Зимник пробрался через тесный, поросший понизу кустарником березняк, снова выбрался на простор очередного болота, выдававшего свою тайну множеством камышовых кисточек, тут и там выглядывающих из-под снега. Топь здешняя, впрочем, бездонной не была: во многих местах обширного поля стояли могучие березы, где по одной, а где и небольшими рощицами. На зыбком торфянике таким стволам не выжить, своими корнями деревья наверняка стояли на островах. Островах настолько высоких, что на одном из них даже остановился на отдых одинокий путник, нисколько не опасаясь растопить своим костром болотный лед.

– И сколь велика тайна, которую ты хранишь, отче? – не утерпел Басарга.

– Она такова, что способна потрясти основы мирозданья, – ответил монах. – Это если ты спрашиваешь про ее важность. А если про размеры, то ее легко можно спрятать в карман.

– Что же это такое? – Боярского сына опять сжигало пламя разгоревшегося любопытства.

– Ты готов принять постриг, чадо мое?

– Я не смогу, отче, – скрипнув зубами, честно признался Басарга. – Носить в себе такую тайну и не иметь права обмолвиться о ней ни полусловом… Это, наверное, невыносимо?

Путник на острове оглянулся через плечо. Мелькнула бородка клинышком, и сердце боярского сына кольнуло крайне неприятным ощущением узнавания. Путник же спокойно поднял из-под ног котелок и выплеснул все его содержимое в пламя. Громко зашипели угли, вверх взметнулось густое облако пара, дыма и пепла.

– Заса-а-ада!!! – заорал Басарга, не успев даже толком понять, что именно случилось. Он просто нутром осознал неладное, рванул из ножен саблю и дал шпоры гнедому, посылая его в прыжок через высокий придорожный сугроб и дальше, в сторону врага.

Путник наклонился снова, поднял что-то с расстеленной попоны, с разворотом поднялся в полный рост, вскинул глянцевый лаковый лук.

Да, это был он: лисьелицый боярин Михаил Немеровский.

– Х-ха! – Монахи, услышав про опасность, не растерялись и погнали коней, убираясь с опасного места. Однако впереди из-за сугробов поднялись люди, вскинули пищали, в замках которых дымились давно зажженные фитили. Много людей, больше трех десятков.

Дружно жахнул слитный оглушительный залп. Первые трое монахов, едва на полках вспыхнули огоньки, рванули поводья, заставляя скакунов вздыбиться, – и жестокий свинцовый удар буквально порвал туши в клочья. Однако смерть первых лошадей спасала несущихся следом, и вторая тройка молчальников, перемахнув падающих товарищей, следующим прыжком врезалась, опустив посохи, в повисшее над сугробом непроглядное дымное облако.

Посохи, пусть и не имея заточенных наконечников, прямым ударом легко проламывали ребра оказавшихся на пути врагов и к тому же не застревали в телах. Опрокидывая стрелков конскими телами, ломая ударами посохов кости и вбивая головы в плечи, монахи закружились в толпе врага, уворачиваясь от уколов пик и отбивая взмахи бердышей. Однако отразить еще и ножи с саблями не успели – от многочисленных ран окровавленные лошади вскоре повалились на утоптанный снег.

К этому моменту в помощь товарищам подоспели спешенные первым залпом молчальники, тоже вступили в схватку. Работали они умело и решительно – но против сидящей в засаде толпы их оказалось слишком мало…