— Я понимаю, Сашенька, почему ты об этом думаешь… — тихо сказала она, пряча лицо у него на груди. Они стояли на лестничной площадке последнего этажа, и никого здесь не было. — Не надо, милый, так не бывает… Это звучит смешно, но я уверена, что человечек рождается на свет, уже опутанный многими непомерными долгами, и никуда мы от этого не уйдем… Давай лучше о деле. Ты, как я поняла, так и не удосужился узнать телефон своего профессора Зильбера?

— Увы… Я знаю, где записан номер, но не знаю, как достать. Но он работал, по-моему, в институте Сербского. Года четыре или чуть больше назад.

— А с чем, если не секрет, связано было твое с ним знакомство?

— Да как тебе сказать? — По губам Турецкого снова проскользнула наглая усмешка. — Ты не поверишь…

— Ну, почему?

— Смотри сама, — он пожал плечами и чуть притянул ее к себе. — Было дело. Достали, понимаешь… Ну, и решил я, значит, это… ну, — он приставил себе указательный палец к виску, — чтоб бах! — и с концами. Проблемы, естественно, всякие возникли. Вот я и решил посоветоваться с этим Станиславом Густавовичем. На предмет стоимости, ценности, что ли, нашей жизни — в психологических аспектах. И кто выше в психическо-нравственном плане, нормальный человек или маньяк?

— Я смотрю, содержательной была тема беседы. И что? К чему пришли?

— Лично я к тому, что надо. Нельзя без конца позволять садиться себе на шею. А он, как ни странно, рассуждал о степени свободы маньяка. Убедительно. Из этого я сделал вывод, что он — очень знающий профессор.

— Но, поскольку ты здесь, — Лина чуть улыбнулась, — я так понимаю, что ты не стал рисковать ради самоутверждения?

— Напротив, произошла обыкновенная ошибка, один толковый мальчик, которого больше нет… ухитрился подменить мой пистолет. И получился фарс, а не эффектный выход. Стыдно было, я так тогда и признался своим друзьям…

— Это… Косте?

— И ему тоже, — Турецкий кивнул. — Но я не люблю об этом вспоминать, хотя приходится. Вот и в связи с Володей… Понимаешь, человек — не трава, ее скосишь, она снова вырастет, и он сейчас в этом состоянии — беззаботной травы. И по-своему самодостаточен… А я пожелал лишить его этого счастья быть самим собой. А вообще, я разве имею право? Распоряжаться?

— Ну вот, мой дорогой, и договорились, — усмехнулась Лина. — Пойдем-ка лучше поговорим с нашим главным. Он умный человек, доктор наук, профессор.

— Я смотрю, у тебя тут все умные, а я как-то не вписываюсь…

— Так что, пойдем? Или еще пококетничаем?

— Нет, что ты?! Ненавижу кокеток!

— Странно, а я обожаю… тебя, мой дурачок, философ…

— Это правильно. Но в связи с чем у тебя возник Зильбер?

— В связи с тем, что я сама нашла его координаты. Он уже на пенсии, сидит дома, консультирует кого-то. И не исключаю, что консультации его стоят дорого.

— Нет ничего проще, как узнать это.

— Каким образом?

— Позвонить и спросить, — засмеялся Турецкий. — Есть при себе номер?

— Нет, в кабинете. А как же с главным?

— Так позвоним, узнаем, а потом пойдем с готовым решением. Не проще?

— Конечно проще. Это ты заставляешь меня тормозиться, не о том думать.

— Так это же прекрасно! Какая тема для интеллектуальной беседы… в паузах.

— Нет, Сашка, ты просто невыносим, у тебя одно на уме.

— Кстати, я мог бы попросить тебя переговорить с одной подругой, чтобы она сегодня переночевала у тебя дома? Меня тяготит необходимость все время бояться тебя скомпрометировать. Может, поэтому такой нервный. Что ты на уме.

— А как же?..

— А-а, ты имеешь в виду загонщиков? Никак. Помнишь? «Тот, которому я предназначен, улыбнулся — и поднял ружье»? А чем закончилось, тоже помнишь? «Только сзади я радостно слышал удивленные крики людей»!

— Ты не можешь так!

— Не морочь себе и мне голову: я могу так, как я могу. Пошли звонить…

Станислав Густавович конечно же вспомнил Турецкого, как и ту причину, по которой они встречались в свое время. Да, да, именно на время он и сетовал, — давненько, давненько не виделись…

— Ну и как поживает ваша свобода? — спросил вдруг профессор. — Помнится, мы вели интеллектуальную беседу, насыщенную личными житейскими примерами, не так ли?

— Именно так. И ваш пример до сих пор стоит перед глазами, уважаемый Станислав Густавович! Вы и не представляете, как часто моя память обращалась к нему.

— Да ну? Ах-ха-ха! — рассмеялся старик. — Да-а, есть многое на свете, друг Гораций… Так вы не ответили.

— О свободе-то? Борюсь, профессор, вся жизнь — в борьбе.

— Это ошибка, Александр Борисович, не бороться надо, а отстаивать. И кого же на этот раз вы хотите отстоять?

Турецкий рассказал. От начала и до сегодняшнего дня, не рассчитывая, что его собственная миссия на этом кончается. Лина сидела рядом, прижавшись щекой к щеке Саши, и внимательно слушала разговор.

— Берите карандаш, Александр Борисович, и записывайте. Сейчас я продиктую вам две фамилии и телефоны. Вы позвоните и сошлитесь на меня. И можете быть уверены, что вас примут и выслушают незамедлительно. Но от госпитализации советую не отказываться, одно другому не мешает. Итак, записывайте…

Лина посмотрела, чьи фамилии записал Турецкий, и многозначительно покачала головой.

А Саша, заканчивая разговор с профессором, поблагодарил его, пожелал здоровья и пообещал, когда вернется в Москву, обязательно навестить.

— Ты чего головой качаешь? — удивленно спросил у Лины.

— А ты знаешь, чья вот эта фамилия? — она указала на первую в списке. — Это заместитель директора Государственного научного центра судебной и социальной экспертизы. О большем и мечтать невозможно. А второй — крупнейший в стране специалист в области психиатрии и судебно-медицинской экспертизы. И это даже я знаю. Ничего себе — компания! Наш Володя теперь должен будет тебе при жизни памятник поставить!

— Ну, с памятником-то мы как-нибудь разберемся, а вот с твоей подругой — еще вопрос. И я не знаю, что в данный исторический момент для меня важнее.

— Нет, ты, конечно, неисправим… А что за пример, о котором упоминал профессор? Почему это ты так ехидно ухмылялся?

— Я тебе расскажу, но с условием, что ты никогда и никому об этом не протреплешься. Принимается? — она кивнула. — Речь у нас шла об одном маньяке-насильнике. Я дело его расследовал. Откуда что берется да как такое вообще возможно?! Ну и прочие эмоции. А профессор рассказал собственный случай, как однажды в поезде, вернее в тамбуре, посреди ночи, он — в высшей степени интеллигентный, грамотный, умный, достойный, интеллектуал в высшей степени, светоч науки, можно сказать, и прочая, и прочая — вдруг, ни с того ни с сего, совершил насилие над невзрачной, никчемной женщиной, с которой бы днем и рядом не остановился. И, что странно, оба они получили неслыханное наслаждение, долго не могли разорвать объятий, а затем избегали смотреть в глаза друг другу — от дикого стыда. Это просто пример, который стал иллюстрацией к одному из посылов профессора, но никак не самоцель. А лично мне он о многом говорит и объясняет, кстати, кое-что важное из области непознанного в человеке.