Исказилось в суеверном ужасе лицо Батыя, в первый миг не поверившего, что орусут сумел встать живым! Но страх придал когда-то крепкому и умелому степному воину сил: схватил он толмача за ворот халата да с силой толкнул вперед заверещавшего от страха кумана! Тут же рухнул тот, от шеи до пояса разваленный лихим молодецким ударом булатной сабли… Но второго уже не последовало: княжич вложил в атаку всю силу и, считай, весь остаток жизни. Да он уж и замахнуться во второй раз не успел: подбежали сзади двое верных нукеров – остальных же до поры задержала схватка с бешено кинувшимися на них гридями! – да двумя точными уколами в спину пронзили насквозь русича копьями…

Подняли поганые вверх обвисшее на древках тело княжича, будто распятое на кресте! Раскинулись руки его, повисли ноги… И лишь голова Федора Юрьевича не опустилась до того мгновения, покуда не оказалась она напротив отверстия в потолке шатра, покуда не почуял он дуновения ночного, прохладного и свежего ветра… Сквозь него княжий сын в последний миг своей жизни успел увидеть чистое звездное небо – словно у себя дома, в Рязани… А после глаза его навеки сомкнулись.

…Я открыл глаза, в очередной раз проснувшись в поту, дыша лихорадочно и вслушиваясь в удары собственного сердца в ушах. Зараза, да я ведь все смерти, что мне привиделись, наяву пережил, как свою собственную!

Вот только в этой было что-то не так, точно не так… Не сразу я понял, в чем дело, но когда вгляделся в звездное небо над головой, все встало на свои места: оно было один в один как в видении! Расстояние-то сейчас между нашей стоянкой и ставкой Батыя по меркам XXI века, считай, ничтожное: километров двести самое большее, так что вид небесной тверди вряд ли сильно разнится…

Выходит, княжич только что умер?! Зараза!!!

Мы идем вот уже полторы недели, заходя во все встречные погосты и веси, побывав и в городах – в Ижеславце да Белгороде. Везде мы обращались к людям, говоря одно и то же: враг могуч, так что приготовьте зимовку, перенесите туда часть продуктов, нарубите рогаток… Никто из дружинников теперь не пытался мне мешать, тот же Еруслан был подчеркнуто вежлив и уважителен. А бродник Ждан, в конце концов узнав от сторожи, что мне начали сниться особые сны, с чего и началось наше путешествие, отстал с вопросами о бойцовских ухватках. Хотя как он смог себе объяснить борцовские приемы типа скрута колена, прогиба и рычага локтя моими снами, мне самому интересно! Впрочем, возможно, по извечному принципу «странный человек странен во всем».

Вот с Ростиславой, увы, сблизиться не удалось. Более того, после Божьего суда мы обменялись с ней разве что парой фраз. И единственные моменты, когда мы оказывались рядом, – это когда я обращался к людям, а Кречет, Еруслан и сама княжна при необходимости подтверждали мои слова. Но этого было мало… Впрочем, с каждым днем пути, с каждой пройденной на юг верстой, с первыми холодами, резко пришедшими на смену дождям, и первыми закружившимися в воздухе снежинками романтический мотив все вернее и вернее пропадал из моей души.

И вот мы практически достигли острога на Вороноже, где расположилась княжья ставка. Нам остался до нее всего один дневной переход… Однако ныне свершилось убийство княжича, о котором я хоть и не забывал, но при этом старался не думать – как о чем-то неприятном, но и неизбежном. Ведь вряд ли бы мне удалось спасти его, даже если бы я сразу отправился к Юрию Ингваревичу да стал стращать того смертью сына, отправленного в столь важное посольство… Скорее самого укоротили бы на голову! Однако, если мне привиделось то, что случилось наяву, это очень важно… Возможно, именно смерть сына заставит князя принять решение о скоротечной пограничной битве прежде, чем он получит ответ от Черниговского и Владимирского князей!

А значит, завтра нам нужно очень спешить, чтобы как можно быстрее изложить Всеволоду Михайловичу задумку Кречета, чтобы он успел убедить Юрия Ингваревича принять наш план битвы… Успел убедить до того, как последний узнает о предательском и подлом убийстве сына погаными!

Выслушав дочку и изредка вступающего в разговор дядьку, князь Всеволод Михайлович Пронский, высокий, начавший полнеть, а оттого выглядящий без брони довольно грузным (но уж точно не столь отвратительно жирным, как Батый!), внимательно посмотрел на нас с Кречетом и Ростиславой, и на губах его заиграла легкая полуулыбка. В сочетании с довольно пышной бородой и одновременно с тем практически гладко выбритой головой… Показалось на мгновение, что перед нами сидит какой-то абрек, и стало как-то не по себе.

– Слушаю вас и дивлюсь. Четырнадцать туменов татар, отступление к Ижеславцу, владимирская помощь…

В шатре отца Ростиславы повисла нехорошая тишина, которую первым решился прервать я, обратив внимание на выделенный особо насмешливой интонацией конец фразы:

– А что не так-то с владимирской помощью?

Князь презрительно-насмешливо посмотрел на меня, и во взгляде его прямо-таки читался вопрос: «А ты кто таков будешь?» Ну или: «Тебе кто дал слово, смерд?!» Однако же вслух он произнес иное:

– Да послы монгольские тут недавно возвращались из Владимира. Говорили, что великий князь желает мира с Батыем и называет его своим союзником!

Произнесено это было с показной издевкой, за которой читалась, однако, тщательно скрываемая досада. Я же пожал плечами и с налетом легкого удивления в голосе ответил:

– Так и рязанцы отправили посольство к хану с богатыми дарами, передав на словах, что готовы платить дать татарам, что не помешало князю Юрию Ингваревичу начать спешно собирать дружины на границе княжества да отправить послов за помощью. Тем более что монголы могли и приврать, увидев, что у Вороножа готовится к бою русская рать… Дождитесь ответа князя Юрия Всеволодовича, а после принимайте решения! Но повторюсь: принять битву на самой границе княжества – это погубить войско без всякой пользы!

Выслушав, не перебивая, Всеволод Михайлович на секунду задержал на мне острый взгляд, после чего обратился к дочери с легким недоумением:

– Славка, а это вообще кто с тобой?

Хм, прозвучало это примерно так: «Что за клоунов ты сюда привела, дочка, и почему я вынужден тратить на них свое время?»

Княжна же, коротко, с легкой досадой на меня посмотрев, развернулась к отцу и быстро ответила:

– Это дружинники елецкой сторожи, батюшка. Они взяли полоняника для боярина Коловрата, следующего с посольством в Чернигов, он хотел показать татарина Михаилу Черниговскому для убедительности. Полоняник и сказал им про четырнадцать туменов, а слова его после подтвердил бродник, вызволенный дружинниками у татей. Они прибыли в Пронск с посланием для княжича от боярина, вот оно… – Тут Ростислава подала берестяную грамоту, и князь ненадолго углубился в чтение.

– Ну, бродникам после Калки веры никакой нет… А интересно, кем же таким был этот полоняник, взятый с боя, что назвал численность Батыевой рати?

И вновь я заговорил первым, упредив ответ Кречета и солгав, ни секунды не колеблясь: