– Он и в ратном искусстве ловок да умел, батюшка. Одолел Еруслана в схватке!

Однако же теперь князь, изменившись в лице, отвернулся от меня, обратившись уже к Ростиславе:

– А я смотрю, тебе добрый молодец глянулся, а, дочка?

Девушка стремительно и неожиданно мило залилась краской, что не укрылось ни от меня, ни от отца. На что Всеволод Михайлович мгновенно посуровел и резко произнес:

– Ты эту дурь брось! Он – простой ратник, а ты – княжна! Найдем тебе в мужья ровню, а то удумала…

И тут бы мне промолчать, засунув язык куда подальше! Но неожиданная реакция княжны на, казалось бы, детскую провокацию отца, реакция, твердо означающая, что я действительно ей понравился, в одно мгновение погрузила меня в состояние «море по колено»! Стараясь сохранить голос спокойным, я все же с легким вызовом заметил:

– Но разве Господь не создал людей равными? И разве мы все не потомки Адама и Евы?

Мой вроде бы и невинный вопрос заставил князя стремительно вспыхнуть, а Кречета подавиться медом.

Выждав немного, отец Ростиславы сурово заметил:

– Ты, Егор, поосторожней с речами своими вольными, а то ведь и язык укоротить могут.

Ну, сказал «а», говори и «б». Вон с каким неприкрытым восхищением на меня Ростислава смотрит!

– А чего мне бояться, княже? Наша с вами жизнь и так на одной чаше весов стоит. В следующие несколько седмиц все решится, и коли поганых не остановим, так все одну участь и примем. А в посмертии нет князя или смерда, для Бога ведь все равны…

Князь пару секунд помолчал. Промолчали, замерев от ужаса, и дядька с княжной. И больно нехорошим, тяжелым показалось мне это молчание…

Наконец, Всеволод Михайлович вдруг зычно кликнул:

– Эй, Прошка! Зови сюда Любомира с воями, тут одного наглеца проучить надо!

В этот раз Кречет не стерпел, а, тут же вскочив, быстро выпалил:

– Не губи, княже! Молод еще и горяч племянник, глупость говорит и того не ведает! Позволь самому проучить за дерзость!

Однако Всеволод Михайлович остался непреклонен:

– Поздно уму-разуму учить, нужно было в стороже твоей озорника наставлять да воспитывать. А теперь пусть вкусит батогов!

– Батюшка!

Это уже воскликнула княжна, чудо как хорошенькая от волнения: глаза горят, тонкие ноздри трепещут, полные губки приоткрылись… В любое другое время я бы ею залюбовался, но вот сейчас оно как раз максимально неподходящее для созерцания!

Неспешно распрямившись и одновременно с тем явственно ощутив, как тяжело бьется сердце в груди, как тело немеет от дикого выброса адреналина в кровь, я взялся за рукоять дареной сабли и, заслышав уже за спиной топот ног, спокойно вымолвил очередную дерзость:

– Пороть себя не дам. Живым не…

Но закончить фразу словами «живым не дамся» я уже не успел: голова вдруг взорвалась слева резкой болью, в глазах неожиданно потемнело, и последним, что я увидел, была стремительно приближающаяся земля…

…Оглушивший тяжелым, крепким кулаком будто бы сбрендившего из-за княжны племянника Кречет, в последнее время старавшийся Егора не цеплять, потому как смущали его разительные перемены в парне (словно подменили юнца!), теперь чувствовал за собой острую вину. Недоглядел, не поставил вовремя на место за дерзость! А ведь уже после Пронска стоило… Да все не шла из памяти его схватка с татями на дороге, когда племяш его ослушался, но в итоге жизни их с Ладом и Микулой спас… Вот и думалось с тех пор голове сторожи, что не иначе как рука Божья ведет юнца! И в Пронске себя Егор проявил с лучшей стороны, заставив княжича себя выслушать да согласиться с ним, и в погосте гридя сам одолел, начавшего было народ смущать… Да вот только что ныне из того вышло?! Самому князю Пронскому дерзить осмелился, дурак!

Рухнув на колени перед Всеволодом Михайловичем, Кречет истово взмолился:

– Не губи, не губи дурака несчастного, княже! Батьку его половцы срубили, без отца один матерью воспитывался, вот и дерзит чрезмерно! Но пощади, не лишай живота!

В шатер уже вбежали дружинники, обнажив клинки и разом шагнув к елецкому ратнику, но князь остановил их жестом руки:

– Быть по сему, живота не лишу. И батогами пороть не прикажу, помилую, хотя пошло бы то щенку на пользу! Но только на первый раз! А коли дурь из головы не выветрится да речи дерзкие снова вспомнит, иль на княжну нескромно воззрится, так уж точно несдобровать наглецу! А вот сабельку мне его отдай, не иначе как в Булгаре с боя взята моими гридями, признаю ее! Что же, сын мой подарил? Так а я обратно заберу, пущай теперь урок дураку будет…

– Спасибо, княже, спасибо!

Кречет опустил голову в земном поклоне, а Всеволод Михайлович меж тем приказал воям:

– Берите бездыханного да у коновязи его свяжите. Потолкую с ним к вечеру, когда в себя придет… А ты, ратник елецкий, покуда к стороже своей возвращайся, да не бойся за племянника, худа ему не причиню. Поговорить по душам с ним только и желаю!

Смертельно побледневшему голове только и осталось, как вновь поклониться да, с тревогой глядя на Егора, чье бездыханное тело подняли дружинники княжьи на руки, выйти из шатра.

Дождавшись же, когда и гриди верные покинут его, к отцу обратилась встревоженная и явно огорченная Ростислава:

– Батюшка, разве можно так? Он ведь столько добра нам сделал, все поведал и все рассказал! Да разве…

– Вот за добро его покуда и пощажу. Покуда! Но вечером сам с ним поговорю, и коли дерзить вновь станет, то быть ему поротым, да не батогами, а кнутом!!!

На самом деле Всеволод Михайлович не собирался нарушать данное уже дружиннику слово, да и поговорить с юнцом ему больше хотелось именно о татарах, вдруг еще какую мысль дельную изложит. Но дочку, слишком сильно балованную да ничем с детства не ограниченную (все, что хотелось, все ей, от самых дорогих украшений до портков мужских и стрельбы из лука!), стоило проучить. А то, не дай Бог, действительно когда-нибудь удумает глупость какую совершить! К примеру, сбежит из отцовского терема с каким-нибудь безродным Егоркой да повенчается с ним втайне… Или вовсе греху блудному предастся! Нет, ее стоило проучить, а потому на последних словах князь гаркнул столь резко и грозно, как никогда еще на Ростиславу не кричал! А та возьми да и выскочи из шатра в слезах, следом за дружинниками…

– Вот дура-то, тьфу! Я же ей добра желаю…

Тяжело сел на лавку князь, устало покачав головой. Это надо же, а? Простой ратник да целая княжна, Рюриковна! И ведь нашли друг друга, одного поля ягоды – на двоих дерзости столько, сколько и во всей земле Пронской не сыщешь!

Однако же каков молодец-то, а? На этой мысли Всеволод Михайлович осуждающе покачал головой, но после вдруг улыбнулся. Это ж надо, «пороть себя не дам, живым не дамся»! Виданное ли дело?!

А потом вдруг подумалось князю: так, может, отец мальчишки вовсе и не от руки половецкой пал? Может, согрешила матушка когда с самим князем Елецким? Да теперь, с годами, и раскрыла сыну правду? Хм… Тут владетель Пронска резко махнул рукой: пусть даже и байстрюк княжь его рода, да все равно Ростиславе он не пара, и никогда ему парой ей не стать!