– Как ты спала?

– Хорошо, а ты?

– Как похотливый самец.

Уверенности в себе ему было не занимать. У него не было никаких комплексов, связанных с внешностью; когда мы были одни, он обожал ходить нагишом по дому. В таком же виде он обычно садился завтракать. Борец сумо сидит у меня за столом, думала я, и меня это приводило в хорошее настроение. В одном из интервью известная кинозвезда призналась, что никогда не видела своего мужа, не менее известного оператора, в халате. Он спускался на завтрак полностью одетым, в пиджаке и при галстуке, проявляя тем самым уважение к жене. По-видимому, у любви могут быть разные лица.

Как-то одна знакомая жаловалась Ежи, что она не получает удовольствия от секса, потому что ее муж слишком легкий для нее.

– Я посоветовал ей класть ему на спину тротуарную плиту! – рассказывал он со смехом.

Мы обходились без такой плиты, и это было для меня гарантией, но, наверное, не той, какую предполагал Ежи. Я физически боялась мужчин – даже тогда, когда была ими любима. Его широкие, женские бедра, его полнота давали мне уверенность в том, что это тело не причинит мне зла. Что он не вторгнется в меня грубо, с силой, не сделает мне больно. Что меня не раздавит.

Воскресное утро. После завтрака мы едем в окрестности Мюнхена в какую-то крепость на холме. У нас нет сил и желания взбираться по винтовой лестнице, поэтому мы садимся у подножия холма, на скамье, под раскидистым деревом, еще без листьев. Сквозь тучи пробивается мягкое мартовское солнце. Я прикрываю глаза, ощущая на лице приятное тепло. Ежи наклоняется и прикасается губами к моему виску. Мы замираем так надолго, я воспринимаю это как невообразимое счастье. И вдруг чувствую сильный спазм в сердце. Предостережение, что за такие мгновения надо платить…

* * *

Комиссар иначе сегодня выглядит, у него усталое лицо, складки возле губ стали глубже, сейчас я бы дала этому мужчине больше пятидесяти.

– Прошу вас простить меня, но по долгу службы мне пришлось прочитать ваш дневник, – говорит он.

– Это ничего вам не даст, – отвечаю я. Я даже не потрясена тем, что он нарушает мое уединение, я знаю, почему это происходит. – Я перестала его вести, когда встретила Ежи Барана, по-видимому полагая, что нашла партнера на всю жизнь.

Комиссар щурит глаза, он всегда это делает, когда хочет устроить мне западню.

– Вы уверены, что чтение ваших записей мне не поможет?

– Я уже ни в чем не уверена, пан комиссар.

– Я хотел бы кое о чем вас спросить, можно?

– Я отказываюсь давать показания.

– Но мы же просто беседуем, правда? Отнеситесь, пожалуйста, к этому как к продолжению разговора.

– Который вы записываете на диктофон? – Мы начинаем словесную перепалку.

– Я не записываю, вы же отказываетесь давать показания.

– Но вы здесь не как частное лицо.

– Я здесь, потому что хочу помочь… вам и другим.

– Каким это другим?

– Мы оба с вами знаем каким, но пока оставим это. Я хотел бы вас спросить: которая из ваших дочерей появилась тогда в дверях ванной комнаты?

* * *

Мы поднимаемся с Лилей по винтовой лестнице в мою квартиру на Фрета.

– Жаль, что это не второй этаж, – вздыхаю я.

– Тогда у тебя не было бы такого вида на костел францисканцев и дворец Сапегов, совсем как в Риме, – отвечает моя дочь.

«Я никогда не была в Риме, – думаю я, – хорошо знаю только Германию, там у меня было много авторских вечеров в больших и маленьких городах». Вместо того чтобы тратить деньги на путешествия, я сажала деревья на своей вилле в Карвенских Болотах. Территория была большая, равнинная, прежде там паслись коровы госсельхоза. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выписать из Канады специальный вид берез, которые вроде бы растут в два раза быстрее, чем польские. «Это хорошо, – думала я, – успею полюбоваться ими, прежде чем состарюсь».

Судьба распорядилась иначе. Земля и дом проданы, и моими березами любуется кто-то другой.

Мы возвращаемся в Мюнхен. Дорога извилистая, с обеих сторон красивые горные пейзажи. Я вижу вдали вершины, подернутые голубоватой дымкой. В какой-то момент прямо перед нами вырастает препятствие – замшелый уступ скалы.

– Осторожно! – предупреждаю я Ежи.

– Не волнуйся, – отвечает он, – я хорошо знаю эту дорогу.

«С кем-то здесь ездил…» – думаю я.

Довольно долго мы едем в молчании, накатывает усталость: я почти не спала в эту ночь.

– Не хочу уже больше с ней быть, – неожиданно начинает Ежи, – я дал ей последний шанс, она не воспользовалась.

– А она об этом знает? – спрашиваю я.

– Не знает, но узнает.

– Тебе нет необходимости это делать, я и так буду тебя любить.

Он смотрит на меня с улыбкой:

– Значит, ты любишь меня? С каких пор?

– С ангела, – отвечаю я.

Мы спешим – у меня назначена беседа с немецкой актрисой Джулин Колер, на которую сильное впечатление произвели «Письма с рампы», и она непременно хочет их экранизировать. К сожалению, этот фильм так и не будет снят, но несколькими годами позже Джулин сыграет в другой картине, «Нигде в Африке», которая получит «Оскара».

– Давай пригласим ее ко мне, – говорит Ежи. – Зачем вам устраивать встречи в кафе?

– Если тебя это не затруднит.

Через Министерство иностранных дел Ежи снял для себя и своей семьи дом в хорошем районе, хвастался даже, что получил немаленькие деньги на меблировку. Но от интерьера я не в восторге, особенно от кожаного дивана канареечного цвета. Должно быть, он почувствовал мое отношение:

– Я сам все выбирал, тебе не нравится? Это дизайнерская мебель.

«„Дизайнерская“… что за слово?» – морщусь я в душе.

– Я предпочитаю антикварную, – бормочу я.

Ежи спрашивает, что я буду пить. Мне бы хотелось чаю. Ежи исчезает в кухне, а я подхожу к балконной двери, за которой находится небольшой садик; к сожалению, стекла такие грязные, что за ними мало что можно увидеть. Я слышу разговор на повышенных тонах – по-видимому, Ежи ругается с дочерью, вполне взрослой, чтобы понять, что, когда отец не возвращается на ночь, это должно что-то значить.

Ежи был именно таким, не считался ни с чем и ни с кем, когда затрагивались его чувства. Если он любил кого-то, то готов был для него сделать многое; когда чувства остывали, уходил немедленно. Ему не важны были последствия таких решений, его не волновало, что кто-то страдает. Сейчас он любил меня, поэтому должна была страдать его семья, а когда постепенно пошли на убыль чувства ко мне, благосклонность была возвращена близким, а страдать начала я.

Я беру с полки фотоальбом: впервые вижу Ику на фотографии; я удивлена, потому что представляла ее себе дородной женщиной, а она рядом с Ежи выглядит как дочь, вначале я даже приняла ее за старшенькую, Олю, с которой отец ругается сейчас на кухне. Методом дедукции я пришла к выводу, что женщина на снимке – мать трех девочек, которые на следующих фотографиях становятся все взрослее, хотя пейзаж не меняется: море, пальмы. Видно, что семья проводила в этом месте отпуск ежегодно.