В этих башнях и в этих галереях, в подземных темницах томилось немало нечестивых или непокорных принцев, могущественных вельмож и знатных дам: их всех рано или поздно принуждали обратиться в истинную веру; этот дворец напоминал замок Святого Ангела в Риме, только несколько меньших размеров. Здесь тоже умели отлично расправляться со светскими властителями: и поныне четыре ряда по семь колов у самого входа свидетельствуют о том, какой опасности можно было подвергнуться, попав сюда… Впрочем, сегодня газеты и радио с тем же успехом насаживают на вертел и поджаривают любого неугодного им человека, даже если он король.

Ламбетский дворец был обставлен величественно и строго, согласно вкусу хозяина. Когда он садился за стол в бывшем караульном помещении, под наклонной крышей, коей перевалило за пять сотен лет, в том самом гигантском зале, где в давние времена собирались облаченные в шлемы и латы вожди крестоносцев, его со всех сторон окружали портретов двадцати шести поколений предшественников, поначалу кардиналов, а затем, после раскола, — архиепископов. Самые старые полотна относились ко времени зарождения портретной живописи; здесь были работы Гольбейна и Ван Дейка, Хогарта и Рейнолдса. Эти прелаты в пурпурных мантиях с белыми воротниками и в красных круглых шапочках могли многое порассказать, но еще больше скрыть; у всех на груди висел крест, чтобы его видели верующие, но многие еще носили на боку незримую шпагу, и ее блеск отражался лишь в их бесстрашном взгляде.

Некогда капелланы в черных одеждах, служившие во дворце, имели право сидеть только на нижнем конце стола, но полтора века назад один высокородный архиепископ отменил этот обычай; социальную справедливость чаще устанавливают представители высших сословий, а отнюдь не выскочки.

Если бы архиепископ сумел заставить говорить молчаливые портреты, висевшие вокруг стола, предшественники поведали бы ему удивительные истории. Вон там изображен кардинал Кранмер: ему пришлось иметь дело с королем Генрихом VIII, благодаря любовным похождениям которого нынешний архиепископ по-прежнему, спустя четыреста лет, был независим от Рима. Упомянутый нами могущественный король сиживал за этим столом, где его соседями были еще более могущественный император Карл V и красавица Екатерина Арагонская. Однако вскоре возникли разногласия с папой. В 1534 году здесь, в этом зале, и вон там, в той часовне, где полутора веками ранее Уиклиф тщетно пытался отстаивать свою реформацию, произошел раскол: прелаты принесли королю клятву, что прежде приносили папе, и признали право престолонаследия за Анной Болейн. При этом также присутствовал Томас Мор, который еще недавно был канцлером и другом этого самого короля, но предпочел поплатиться головой, нежели признать церковную реформу. Едва миновал год, как Анне Болейн пришлось предстать перед архиепископом и там же, в крипте нижней часовни, пытаться спасти свою жизнь; между тем снаружи уже подготовили лодку, чтобы доставить королеву в ту башню, где был обезглавлен Мор, и где ее тоже ждал эшафот. Прошло еще два десятка лет, и тот же кардинал Кранмер, возглавивший церковную революцию, оказался на скамье подсудимых: теперь уже другой кардинал, Паркер, руководил судебным разбирательством, выступая против своего предшественника.

Да, вот портреты Пола и Паркера в золоченых рамах, а за ними смутно угадываются тени двух королев: Марии, которая предоставила первому из них дворец, и Елизаветы, которая охотно прогуливалась здесь, в парке, со вторым, притом что жену его она видеть не желала, ибо терпеть не могла жен интересных мужчин, а Паркер поторопился жениться.

Взгляд продолжал скользить по стенам огромной галереи… Но откуда среди физиономий этих священников взялось вечно насмешливое лицо Карла I? Кажется, его голова еще достаточно крепко сидела на шее, утопающей в кружевном воротнике, однако он был не в силах помешать леди Елизавете Стюарт, несмотря на его запрет, выйти замуж за шотландского маркиза. Тогда, в 1626 году, король наказал непокорную парочку, отправив ее в Ламбетский дворец, где опальные влюбленные развлекались в свое удовольствие под неусыпным надзором архиепископа, в то время как братья молодого супруга, наказанные за его страсть, томились в темницах башни.

Если нынешний хозяин дворца ощущал в себе стремление к власти, то каждая стена этого здания должна была лишь усиливать его. Именно здесь в XVI веке герцог Букингемский, будучи сенешалем одного из его предшественников, прислуживал тому за столом. Именно здесь в XVII веке нашла пристанище супруга Якова II: переодевшись прачкой и неся под мышкой своего ребенка, завернутого в тюк белья, королева хотела бежать, но на Темзе разыгралась буря, к тому же, стоял густой туман. Именно здесь в том же году прелаты собрались, чтобы отвергнуть «Declaration for Liberty of Conscience»[63] короля Якова; из восьми присутствовавших епископов семеро вскоре пали жертвами короля, но и сам Яков позднее тоже стал жертвой епископов. В темницах, вырытых под галереями и могучими башнями, терпели муки сотни еретиков, так как они не верили в то, что признавали единственно верным истолкованием Священного писания могущественные прелаты, сидевшие за этим столом. Глядя на вбитые в стены железные кольца, можно представить, как приковывали еретиков, чтобы заставить их отречься от своих убеждений. Несмотря на телесные и душевные страдания, трагедия свободы совести мало чем отличалась от той, что переживают люди в наши дни. Перегородки камер были такие тонкие, что позволяли тюремщикам слышать каждое слово узников, их гневные возгласы и мольбы, обращенные к тем господам, что сидели наверху и потешались над страдальцами, попивая вино. Только двух или трех из заключенных сумели освободить их жены; с риском свернуть себе шею бывшие узники прыгнули в лодку и бежали во Францию.

В галерее вполне светского вида, где самый воздух, кажется, пропитан ароматом власти, хозяин дворца в тот день принимал гостей за большим столом. Этому человеку было лет семьдесят пять; его красная мантия очень походила на кардинальскую; на его свежем, бело-розовом, безукоризненно выбритом лице единственным заметным признаком старости были узкие, впалые губы; глаза маленькие, темные, пронзительные; поднося ко рту серебряный стаканчик — сам он пил лимонад, но сотрапезников угощал вином, — он смотрел на гостя инквизиторским взором, словно постоянно прикидывая, чего у него может попросить посетитель. У него не было ресниц, чтобы спрятать за ними острый взгляд, тем не менее прочитать его мысли никому не удавалось. Он ходил быстро, выражался кратко и внятно; кое-что в его поведении свидетельствовало о том, что воспитывался он в простой семье: так, несмотря на множество слуг, окружавших его, он сам гасил свет, выходя из комнаты. Широко образованный, он легко цитировал стихи Гете по-немецки. В общем, наблюдая за ним, человек был склонен забывать о том, что перед ним духовное лицо — так мало в нем было от священника и так много от политика!

Ибо доктор Лэнг, сын шотландского священника, прелат, склонный скорее к действию, нежели к размышлениям и переживаниям, начинал карьеру как адвокат, и это показывает, в чем состояло его истинное призвание. Во время учебы в Оксфорде его красноречие не осталось незамеченным, а затем три года он прослужил в конторе одного лондонского адвоката, пока не сменил профессию и не занялся богословием. Приняв сан священника, он оставался все таким же деятельным и, исполняя свои обязанности в двух промышленных городах, погрузился в изучение социальных проблем. Всякий раз, оказавшись неподалеку от Осборна, он встречался с придворными королевы Виктории, царствование которой уже подходило к концу; по-видимому, эти связи способствовали его возвышению: сначала, в тридцать семь лет, он стал самым молодым епископом, потом, в сорок четыре года, самым молодым архиепископом в Англии — архиепископом Йоркским. Высоким назначением он был всецело обязан Асквиту — или тот, по меньшей мере, замолвил за него словечко. Молодого прелата, неизменно деятельного и энергичного, можно было чаще видеть не на церковной кафедре, а на политических собраниях, и все, чем бы и ради чего бы он ни занимался, свидетельствовало о том, что главным в пастырском служении для него всегда оставалась политика.