Так, во время войны его направили с политической миссией в Канаду и Соединенные штаты, потом, в 1920 году, в том же Ламбетском дворце он председательствовал на большой церковной конференции, а позднее отстаивал новую редакцию prayerbook[64] в палате лордов. Проницательность и красноречие, подкрепленные поразительным честолюбием, неизбежно должны были вознести этого священника-политика на высший пост в церковной иерархии. Англиканская церковь и мечтать не могла, чтобы ее возглавил такой решительный человек.

Одного взгляда на лица архиепископа и премьер-министра Болдуина хватало, чтобы понять, в чем различие между этими людьми. Интересно было бы сравнить их портреты в молодости. Теперь, похоже, министр во многом уступал прелату: природные способности вполне позволили бы архиепископу возглавить правительство, тогда как Болдуин никогда не смог бы стать священником. Не потому что министр не был верующим; однако ему постоянно требовалось пуританское оправдание своих мирских дел и поступков. А архиепископ, напротив, опирался на четырехсотлетнюю традицию своих предшественников — прелатов, для которых нравственность была чем-то само собой разумеющимся и, следовательно, не нуждалась в оправданиях. Поэтому архиепископ выглядел так, как и подобает высокому духовному лицу, и в нем не было ничего от ловкого пройдохи; а поскольку он, в отличие от Болдуина, никогда не имел дела с деньгами, ему не приходилось терзаться угрызениями совести.

В противоположность Болдуину, архиепископ, сын бедного пастора, прежде чем стать высшим церковным сановником, преодолел множество трудностей и препятствий. Он не получил никакого наследства, сам боролся с соперниками и победил благодаря своему дерзкому честолюбию; его избрание было пожизненным, и он почти сравнялся с самим папой римским. Его дворец символизировал власть, не доступную ни одному премьер-министру: ведь того в любую минуту могло свергнуть парламентское большинство. На другом берегу Темзы, под сенью второй башни, правил вовсе не министр, а парламент.

Хозяин третьего дворца, король, тоже был государем, обладающим всей полнотой власти; правда, в действительности король становился таковым лишь после коронации, но короновал-то его именно архиепископ, а он мог из принципа отказаться это делать. Отношения между британским монархом и архиепископом напоминали те, что существовали в средние века между императором и папой, потому что король мог править, не будучи коронован архиепископом, однако для него это являлось существенным недостатком; с другой стороны, эти отношения все же имели одно серьезное отличие, ибо король Англии одновременно является главой англиканской церкви: с мирской точки зрения он был тем же, кем архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии, с точки зрения церкви. Подобное положение занимали и русский царь, и прусский король; они оба были также главами церквей в своих государствах.

Во всяком случае, из двух упомянутых монархий более могущественной была прусская, ибо на протяжении двухсотлетней истории церковь ни разу не предъявляла ей серьезных требований. Поскольку прусский король мог управлять, не считаясь с мнением парламента, а иногда даже вовсе без парламента, церковь не имела никакой политической опоры; власть короля всегда была выше власти лютеранских прелатов. В Англии правит не король, а парламент, который в случае объединения с церковью может добиться чего угодно.

Вот почему в борьбе с королем Болдуин был бы бессилен, если бы не опирался на одну из этих двух сил. Но ему следовало удостовериться также в поддержке церкви, только тогда он мог разрешить конфликт так, как хотел. Поскольку он сначала действовал в одиночку, не прибегая к помощи своего кабинета и до решительного момента не привлекая парламент, поскольку и архиепископ, со своей стороны, действовал, не советуясь с епископами, судьба короля и страны фактически оказалась в руках двух семидесятилетних стариков: у одного из них священником был отец, у другого — дед. Болдуин и архиепископ, два человека, ничего не понимавшие в жизни, стали режиссерами драмы. Им не хватало третьего союзника, и они его вскоре нашли.

II

Англиканская церковь возникла благодаря разводу: может быть, по этой скрытой причине она всегда была так щепетильна в этом вопросе; потрясение, пережитое в детстве, никогда не проходит бесследно, горькое воспоминание о нем остается на всю жизнь. В двенадцать лет Генриха VIII женили на «вдове-девственнице» его старшего брата, умершего в пятнадцать лет. Когда Генриху исполнилось восемнадцать, а ей двадцать три, их вместе короновали. После семнадцати лет брака Генрих попросил папу расторгнуть их союз, потому что ему понравилась другая женщина. Папа ответил отказом, и тогда король порвал с Римом, основав собственную церковь; он заставил своих священников подчиниться и признать его единственным покровителем, верховным правителем и главой английской церкви и ее духовенства. В спор вступили две сильные личности — король Генрих VIII и папа Юлий II, черты которых запечатлели два величайших портретиста того времени, Гольбейн и Рафаэль. Едва появившись на свет, новая церковь Англии признала развод короля и его второй брак; поэтому совершилась новая коронация. В наши дни, четыре века спустя, разгорелась борьба между королем и архиепископом Кентерберийским: она послужила фоном для любовного романа, о котором мы рассказываем.

То, что произошло четыре столетия назад, имело нешуточные последствия. Тогда даже запахло мятежом. Протестанты жаждали добиться изменения некоторых положений канонического права; они отвергли заключение брака как таинство, а вместе с ним и другие, так что ныне из всех таинств они сохранили только два — крещение и причастие; протестанты утверждают, что остальные пять таинств придумали апостолы, о них не упоминается в Евангелии. Спустя тридцать лет, под влиянием протестантского движения, английское духовенство пришло к тому, что отменило положение о раздельном проживании и разделе имущества супругов и разрешило официальный развод в случае прелюбодеяния, длительной отлучки одного из супругов, жестокого обращения в семье или несовместимости характеров. Невиновный супруг мог, вторично вступая в брак, совершить религиозный обряд. С 1550 по 1600 год в Англии получили развод многие пары, сочетавшиеся церковным браком, и многие из разведенных, вступая во второй брак, вновь предстали перед алтарем. Именно в этом состояло самое глубокое отличие закона англиканской церкви от римского церковного закона.

Однако полной ясности в этом вопросе никогда не было, многие каноны обсуждались долго и бурно. Английская натура не приемлет твердых установлений; даже в делах церковных она старается избежать четких формулировок, несущих на себе печать Рима. А ведь толкования, как и ошибки, которые порой оказываются сознательными отступлениями, вредят ясному пониманию закона.

Оспаривалось само определение таинства. Те таинства, которые реформация обозначила как sacramentals[65] — то есть пять таинств, которые она отказалась признавать таковыми, в том числе и брак, — «не сотворяют святую благодать ex opere operato[66]. Sacramentals не обладают ни этим достоинством, ни этой привилегией». Именно благодаря подобным ухищрениям англиканская церковь пыталась примирить свои священные догматы с инстинктами и желаниями сильных мира сего. Это продолжалось веками, и потому «Homilty of the State of Matrimony»[67] 1864 года не упоминает о браке как таинстве и ничего не говорит о его нерасторжимости.