Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И про леших рассказывал Петрович. Мол, если увидеть в лесу толстое, раскидистое дерево, особенно если с дуплом, то подходить к нему близко нельзя: хозяин леса такие любит. Глянет он на человека – тот и забудет, кто он, откуда, никогда из леса не выберется, заморочит его леший.
– Разве леший – это не старичок с бородой? – посмеивался Савелий.
– Леший разные обличья принимает, – наставительно замечал Петрович. – Хоть покойным родственником или другом твоим, хоть чудищем лесным прикинется.
Друзья слушали, и истории эти успокаивали, заставляли забыть о насущных проблемах, опостылевших заботах и делах. Во многом именно за посиделки у костра любили друзья поездки на рыбалку, и неотъемлемой частью этого постепенно стал старый лесник.
Нынешний год выдался особенно суетным, суматошным, непростым.
Кирилл после семи лет брака, который с самого начала был ошибкой, разводился с женой. Процесс был долгим, вытрепал все нервы. Детей у супругов не было, делили только имущество, и, хотя имелся брачный контракт, споры были яростные, до последней капли крови, как говорил сам Кирилл, зарекшийся когда-либо вступать в новый брак. У Савелия дочь сдавала экзамены, поступала в вуз, на работе кое-какие сложности возникли, решаемые, к счастью.
Словом, на рыбалку не выбирались месяцев девять – неслыханный перерыв. Собрались в конце августа, на исходе лета: дни пока стояли теплые, но ночами было уже прохладно.
Мимо деревни проезжали ближе к вечеру: не рассчитали время в пути.
– Скоро темнеть начнет, надо успеть палатку поставить, – озабоченно проговорил Савелий.
В свете гаснущего дня Вороновка выглядела жутковато. Лес все сильнее напирал на деревню: точно великан, ломающий кости, рушил стены, сносил крыши и заборы. Листва разрасталась, человеческие постройки не выдерживали напора, и Кириллу думалось, до чего Петровичу, должно быть, тоскливо одному. Вспомнилось, как он в прошлый раз, когда они приезжали, сказал:
– Помирать мне скоро. – Друзья попытались успокоить его, перевести все в шутку, дескать, молодой ты еще, мальчишка совсем, но Петрович был непреклонен: – Чую, ходит за мной костлявая. Ищет. Как помру, похороните меня по-человечески. Мы же, кто в деревне остались, одинокие, нету у нас родни. Хоронили друг друга по очереди, как могли, батюшку из поселка соседнего приглашали. Теперь один я остался. Думаю, меня-то кто проводит? Нет ведь уже никого, и машина продуктовая перестала приезжать. Забыли обо мне, верно. Думают, не осталось в Вороновке живых. Только вы и помните, что я есть на белом свете. Обещайте не бросить гнить.
Тяжело было это слышать. Скомкали неприятный разговор, пообещали, чтобы как-то свернуть с темы. Забылась та беседа давно, а теперь вспомнилась.
Вот и дом старика. Окошки полыхали в лучах закатного солнца. Возле крыльца – дедовы резиновые галоши. Плетеная корзина на скамейке стоит, возле нее – топорик небольшой.
Кирилл остановил машину, посигналил. Они всегда так делали, и если старик не в лесу был, а дома, то выходил. Если не было его, они оставляли на столике возле крыльца подарки, а он, вернувшись и понимая, что они приехали, шел к ним на озеро, знал, где искать.
На этот раз никто не вышел.
– Бродит где-то, старый, – улыбнулся Савелий. – Ловит последние летние денечки.
Они выгрузили привезенные для Петровича гостинцы. Кирилл постучал в дверь на всякий случай (вдруг дед заснул), но ответа не получил.
– Ладно, поехали, придет к нам, как поймет, что мы тут, – сказал Савелий, садясь за руль, и вскоре друзья уже катили к озеру.
Все вроде, как обычно, но на душе у Кирилла было неспокойно.
– Может, надо было зайти в дом, – сказал он. – Проверить.
– Знаешь же, не любит он этого, сам говорил. Не волнуйся, явится к костерку. А если вдруг нет, сами заглянем к нему перед отъездом.
– Помнишь, он в прошлый раз про похороны говорил? – спросил Кирилл. – Я вспомнил, из головы не идет. Дом какой-то… Тихий, что ли. Нежилые дома, где люди больше не живут, по-другому выглядят. И дом Петровича…
– Ты прямо раскис, Кирюха, – перебил Савелий. – Что тебе в голову лезет? Дом как дом. И Петрович скоро явится, вот увидишь.
Но старый лесник не пришел.
Друзья разложили костер, поставили палатку, даже удочки закинули – вечерний клев. Было десять вечера, совсем стемнело, стало ясно, что Петровича ждать не стоит. Друзья ужинали, пили пиво, говорили, но чувствовалось некое напряжение, беспокойство и пустота. Не хватало чего-то.
Вернее, кого-то.
– Не пришел Петрович, – сказал Кирилл. Оба думали об этом, но до той минуты не касались темы.
– Пес его знает, может, обиделся на что? Или захворал?
– Я чувствовал, проверить надо было, – досадливо произнес Кирилл.
– Чувствовал… Чувствительный ты наш, – беззлобно отозвался Савелий. По голосу можно было безошибочно понять, что и он встревожен, озадачен.
– Давай спать, – предложил Кирилл, – а утром слетаем туда и обратно, посмотрим, как он там. Палатку, вещи оставим – никто не возьмет.
Ночь была – хоть картину пиши. Лунища – огромная, яркая, самую чуточку до полного шара не дотянувшая – смотрит с ясного неба. Звезды бисером рассыпаны, в городе никогда столько не увидишь. Лес притих, ветра совсем не было, и озерная поверхность гладкая, ровная, будто стеклянная.
Савелий сидел у костра, а Кирилл отошел от палатки нужду справить. Сделал свои дела, пошел обратно, но выйти из леса на поляну не успел. Услышал, что справа от него ветка хрустнула, будто на нее кто-то наступил.
В глубокой тишине треск прозвучал громко и четко. На ум пришли слова Петровича о неупокоенных бродячих мертвецах, на которых не следует смотреть, но подумалось об этом поздно: Кирилл от неожиданности уже успел обернуться.
Обернулся – и увидел его.
Петрович стоял в паре метров, возле большого толстого дерева. Кирилл хорошо его видел, луна, небесный фонарь, позволяла рассмотреть. Никаких сомнений: Петрович, точно. Брюки в сапоги заправлены, куртка-дождевик – он всегда в таком наряде в лес ходит. Борода лопатой, а волосы растрепанные, будто он сквозь ветки продирался. Руки пустые, палки и корзины нет, странно.
– Петрович! – обрадовался Кирилл, но радость была внешняя, показная, ненатуральная. Что-то в облике старика настораживало, тревожило, мешало пойти навстречу. – Ты чего там стоишь, в лесу? Иди к озеру, к костру, на поляну!
– Тяжко мне, – проскрипел Петрович, голос был хриплый, натужный.
– Мы тебе привезли кое-чего, на крыльце оставили, ты видел?
Петрович покачнулся, словно хотел шагнуть и не мог.
– Кирюха, ты чего там? Сам с собой разговариваешь? – крикнул Савелий.
– Петрович пришел! – отозвался Кирилл.
Это прозвучало испуганно, как крик о помощи. Савелий встал и пошел к другу.
– Тяжко, ой, тяжко, – снова проскрипел Петрович и, словно через силу, все-таки сделал шаг вперед.
Кирилл сам не