Хэл знал, что нельзя слушать Фобо, нельзя позволять себе оказываться в подобной ситуации, – где можно услышать такой вот жуткий нереализм. Но он не мог изолировать себя от этого существа, чей язык резал и хлестал куда больнее, чем плеть Порнсена.

Обо всем этом он рассказывал Жанетте, и она просила его повторять снова и снова, пока он, проговаривая больные вопросы, не облегчал стресс и тяжесть горя, неприязни и сомнения. А потом была любовь, да такая, о которой он прежде и мечтать не смел. Впервые Хэл узнал, что мужчина и женщина могут стать единой плотью. Они с женой пребывали каждый в своем замкнутом кольце, но Жанетта специализировалась на совсем другой геометрии, в которой он оказывался внутри, и другой химии, в которой они оба сливались воедино.

И всегда был свет и немножко приятной выпивки. Это ему уже не мешало. Сама того не зная, сейчас она пила почти чистый легкосвет. И Хэл привык к освещению, теплому свету над кроватью – это была одна из ее странностей. Совсем не страх темноты лежал в ее основе, потому что только в минуты любви она требовала, чтобы горела лампа. Он не понимал этого. Может быть, она желала запечатлеть его образ у себя в памяти, всегда носить его с собой, если вдруг потеряет его самого. Что ж, если так, то пусть свет горит хоть всю ночь.

В сиянии лампы он исследовал ее тело с полусексуальным-полуантропологическим интересом. Его восхищали и удивляли многие мелкие различия между ней и земными женщинами. У нее была небольшая складка на нёбе, возможно, рудимент какого-то органа, чья функция давным-давно была отброшена эволюцией. У нее было двадцать восемь зубов, зубы мудрости отсутствовали. Может быть, такова характерная черта народа ее матери. Или нет.

Он подозревал, что природа либо снабдила ее дополнительным набором грудных мышц, либо обычные мышцы очень хорошо развиты. Большие конусообразные груди не провисали, торчали высоко и гордо, соски устремлялись вверх: идеал женской красоты, веками изображаемый скульпторами и художниками и, увы, так редко встречаемый в природе.

На Жанетту не только приятно было смотреть – с ней приятно было проводить время. Не меньше раза в неделю она встречала его в новом уборе. Она любила шить; из материала, который он давал ей, она кроила блузки, юбки, даже платья. Менялась одежда, менялась прическа. Она радовала его свежей, постоянно обновляемой красотой. Впервые до него дошло, что женщина может быть красивой. Или вообще – что красивым может быть человеческое существо. А красота порождала радость, чувство не вечное, но приятно длительное.

Его радость от нее, как и ее от него, укреплялась и усиливалась ее лингвистической виртуозностью. Кажется, она перескочила со своего французского на американский не более чем за сутки. Через неделю она уже говорила в пределах своего ограниченного, но уверенно растущего вокабулярия выразительнее и быстрее, чем он.

Но ради удовольствия, получаемого от ее общества, он стал пренебрегать своими обязанностями. Изучение чтения по-сиддски замедлилось.

Как-то раз Фобо спросил: как ему нравятся одолженные книги? Хэл сознался, что они для него слишком трудны – пока что. Тогда Фобо дал ему книжку по эволюции – учебник для младших школьников.

– Попробуй разобраться с вот этой. Двухтомник, текста немного, а по картинкам его легче будет понять. Адаптированное изложение для детей, сделанное нашим знаменитым популяризатором Ве’енаи.

Жанетта располагала куда большим количеством свободного времени, чем Хэл, поскольку домашней работы в его отсутствие было мало. Она усердно взялась за новое дело, и Хэл разленился, позволив, чтобы она ему переводила. Жанетта сперва читала вслух по-сиддски, потом переводила на американский. Или, если ей не хватало запаса слов, на французский.

Как-то вечером она начала достаточно энергично, но между фразами прихлебывала свой жукосок и через какое-то время интерес к переводу стал ослабевать.

Она прочитала первую главу, где описывалось образование планеты и возникновение жизни. На второй главе она уже открыто зевала, то и дело поглядывая на Хэла, но он, закрыв глаза, притворялся, что не замечает ее намеков. И она стала читать о развитии кувыркунов из предчленистоногих, которые, шагая по дороге эволюции, внезапно передумали и решили стать хордовыми. Ве’енаи отпустил несколько тяжеловесных шуток насчет противоречий, обретенных кувыркунами в тот судьбоносный момент, а потом, в третьей главе, приступил к истории эволюции млекопитающих на другом большом континенте Озанова, которая достигла своей вершины в человеке.

Она процитировала:

– Однако же человек, как и мы, имеет своих мимических паразитов. Один из них – это некоторый особый вид так называемоего трактирного жука. Он не похож на кувыркуна, а выглядит как человек. Подобно его аналогу, он вряд ли обманет разумное существо, но его алкогольный дар делает его для человека весьма приемлемым. Он также был спутником своего хозяина с первобытных времен и сделался составной частью цивилизации людей, что, согласно одной из теорий, и привело к падению человека.

– Исчезновение человечества с лица Озанова вызвано не только трактирным жуком – если таковой вообще имеет к этому отношение. Этим созданием можно управлять. Его, как почти любое существо, можно притеснять и использовать, а можно исказить его цели таким образом, что он станет чистым злом.

– Вот так и поступил с ним человек.

– Но следует отметить, что в этом злоупотреблении у человека был союзник – другой паразит, несколько иной природы – в каком-то смысле наш родственник.

– Однако была одна особенность, отличавшая его от нас и от человека, и от любого другого существа на планете, кроме некоторых весьма неразвитых видов. Она, как свидетельствуют древнейшие окаменелости, дошедшие до нас, состояла в том, что вид этот был полностью…

Жанетта отложила книгу:

– Следующего слова не знаю. Хэл, я что, должна это читать? Такая скука…

– Ладно, не будем. Прочти мне какой-нибудь комикс из тех, что так нравится тебе и матросам «Гавриила».

Она улыбнулась – чудесное зрелище! – и начала читать том 1037, книгу 56 «Приключений Лейфа Магнуса, любимого ученика Предтечи, повстречавшего Ужас-с-Арктура».

Хэл слушал ее милые попытки перевода с американского на разговорный кувыркунский, потом ему надоели банальности комикса, и он притянул Жанетту к себе.

И как всегда, над ними горел свет.

Но случались у них и недоразумения, и конфликты.

Жанетта не была ни куклой, ни рабыней. Если ей не нравилось что-то, что Хэл говорил или делал, она говорила об этом прямо. А если он в ответ включал сарказм, то вполне мог попасть под словесную атаку.

Вскоре после того, как Хэл спрятал Жанетту у себя в пуке, одним поздним вечером он вернулся с корабля с густой щетиной на лице.

Жанетта, поцеловав его, скривилась и сказала:

– Колется, как напильник. Сейчас достану твой крем и сотру эту щетину.

– Нет, не надо, – ответил он.