на весь мир, с короткой, но емкой характеристикой в «Книжке альпиниста». Можно было ехать домой.

Он немного постоял на крыльце. В лагере было сонно и тихо — почти все ушли наверх. Несколько участников, сидя за дощатым столом, заполняли маршрутные листы. Парочка стажеров резалась в настольный теннис. Из открытого окна радиорубки доносился смех. Докторша загорала на скамейке с книжкой в руках. Шмель тяжело облетал розы на клумбе.

Тут кто-то заорал: «Месснер!», и всех как ветром сдуло.

Повинуясь инстинкту толпы, Тимоха тоже пошел следом. На центральной аллее, у доски почета с выцветшими фотографиями чабанов, небольшая толпа окружала симпатичного длинноволосого бородатого мужика. Никто ничего не говорил, все просто стояли и молча пялились на него. Месснер был почему-то один, без переводчика, поэтому тоже молчал, добродушно сверкая белозубой западной улыбкой. Тимоха подошел и скромно встал за спинами. В первом ряду он заметил Жужу из Корабелки — в руках она держала лист бумаги, конверт и ручку. Наверное, письмо писала, да так и схватила все с собой…

И тут Тимоху осенило. Он уверенно потеснил впереди стоявших, подошел к Жужу, молча вынул из ее руки шариковую ручку, раскрыл «Книжку альпиниста» на только что полученной записи и подошел к Месснеру. Потом также молча протянул ему сначала книжку, а потом и ручку…

«До сих пор для меня загадка, какой смысл в автографах. За один перерыв я даю их столько, что болят пальцы. Отказаться невозможно, этого бы никто не понял, а каждый раз говорить о бессмысленности своей подписи слишком утомительно. Чувствую себя цирковой лошадью».

Эту жалобу Месснера Тимоха прочел только спустя два года. А пока что цирковая лошадь виртуозно продемонстрировала свой обычный номер. Тут как раз вернулся переводчик, и они с Месснером пошли дальше. Также без слов Тимоха вложил ручку обратно в ладонь Жужу. Потом отошел в сторону и внимательно осмотрел полученный результат. «Плохо подготовлен физически и технически, — каллиграфическим почерком было написано на развороте. — Ленив. Невнимателен. На биваке пассивен. Дальнейшие занятия альпинизмом не рекомендуются». Размашистая подпись в углу гласила: Месснер…

После этого Тимоха на долгое время стал настоящим фанатом Месснера. Развесил по стенам его фотографии, добывал книги и статьи о нем, назвал Райнхольдом кота, даже пошел на курсы итальянского, хотя потом выяснилось, что Месснер говорит на немецком.

Из какого-то интервью он выудил фразу Месснера «Раньше я бегал в гору, но теперь предпочитаю ходить на природном здоровье», которую тут же взял на вооружение, особенно ее вторую часть. В результате чего и родилось известное выражение «Сходить по Месснеру», поначалу означавшее всего лишь новый вид тренировки. Но спустя некоторое время — скорее всего от частого употребления к месту и не к месту — смысл этого выражения сильно трансформировался, и «Сходить по Месснеру» вытеснило популярное в альпинистских кругах «Сходить на Шхельду», которое взялось вообще непонятно откуда и когда-то давно заменило древнерусское «Сходить до ветру». Бедняга Месснер и не подозревал, как часто поминают в России его имя…

Тем временем штаны все-таки упали. Антон установил их снова и подпер для надежности обломком доски. Это действительно был экспонат. Памятник нашей действительности…

Антон никогда не пользовался спецодеждой. Вынужденный быть рабочим по сути, он избегал быть им по форме. И для не очень грязной работы брал свою обычную городскую одежду, в которой запросто можно было пойти, например, в театр или филармонию. Каждый раз он давал себе слово, что вот сейчас окончательно ее добьет и купит, наконец, новые брюки, новую рубашку и новую куртку. Но после стирки смотрел — а вроде ничего еще. Надевал — и хоть снова иди в театр. Но в этот раз нужно было красить, и он опять достал из чулана это чудо…

Вообще-то советская легкая промышленность не баловала альпинистов. Рыбацкие негнущиеся веревки, чудовищные обвязки, в которых неудобно было даже стоять, калечившие ноги отечественные вибрамы, бесформенные рюкзаки, уродовавшие позвоночник, — вот нехитрый набор, который она могла предложить. Хотя это и противоречило негласному утверждению, что до тех пор, пока три тысячи километров границы с Китаем проходит по горам, альпинизм в СССР будет процветать. И вот, под занавес, она наконец-то разродилась восходительскими штанами…

Это было что-то среднее между солдатским галифе, рабочим полукомбинезоном и скафандром водолаза: толстый негнущийся брезент цвета хаки, металлические молнии и стальные заклепки. В таких штанах удобно было выходить в открытый космос. Совершать в них горовосхождения было проблематично. Федерация выдала их всем, кто должен был ехать на первенство Союза. Но Союз неожиданно развалился, и первенство не состоялось…

Зато в новой российской действительности они неожиданно пришлись как нельзя кстати. И теперь заслуженно возвышались на своем импровизированном пьедестале. Так и не побывавшие в горах— зато объехавшие полстраны в бессчетном количестве халтур и покрывшиеся таким слоем краски, что перед каждой новой работой их приходилось топтать ногами — иначе надеть штаны было попросту невозможно…

Наконец, Антон поднялся. Нетвердо держась на ногах, собрал валявшиеся вокруг масляные тряпки, картонные коробки и газеты и швырнул все это в огонь. Потом кинул туда же всю оставшуюся лозу, поворошил обрезком металлической трубы и, дождавшись момента, когда костер взвился до небес, бросил в него штаны. Ему действительно хотелось покончить со всем этим. Хватит…

Потом Антон налил себе полную чашку самогона и стоя выпил.

— Мне стали слишком малы твои тертые джинсы, — грустно сказал он…

Дальнейшее Антон помнил смутно — так, какие-то вспышки. Кажется, Тимоха сказал, что лучшие времена уже наступили. И, видимо, сходил за водкой. Потом Сэм заявил, что начал видеть в темноте и сейчас пойдет за виноградом. Тимоха вроде бы его отговаривал: охрана, мол, будут стрелять, к тому же виноград уже давно собран. Но Сэм настаивал, что охраняют только бахчу, и пропал. Потом он появился — почему-то весь мокрый, волоча за собой холщовый мешок. Вывалил содержимое на землю — и, правда, виноград…

Проснулся Антон от холода. Он лежал на мокром от росы Тимохином спальнике. Вокруг был туман. Сам Тимоха покачивался в гамаке и курил. Сэма не было видно. Голова была ясная, но тело совершенно разбито. Подниматься не хотелось. Антон привстал на четвереньки, расстегнул молнию, забрался в мешок и снова лег. Было очень тихо. Туман двигался неравномерно; опоры вышки, деревья, кусты будто плыли сквозь легкое белое облако. Антон повернулся набок. На цветочном лугу немного развиднелось, и на мгновение он увидел аиста. Тот стоял в высокой траве, неподвижно склонив голову…

Сэм появился из вагончика с зубной щеткой в руках —