Главарь наемников должен был держать в узде и заботиться об этой разношерстной толпе, если не хотел подвергать еще большей опасности и себя, и землю, на которой находился. «И люди, и их лошади не могут питаться одним воздухом, — писал Мансфельд. — Оружие имеет привычку ломаться, а одежда изнашивается и приходит в негодность.

Для того чтобы покупать, им нужны деньги. Если не дать им денег, то они возьмут их там, где найдут, и не потому, что они им якобы принадлежат, а по своей воле, никого не спрашивая и ни с кем не советуясь. Дверь в эту вольницу открылась давно, и они к ней привыкли… Они не щадят никого, для них нет ничего святого, ни церквей, ни алтарей, ни склепов, ни могил, ни мертвецов, лежащих в них»[308]. Таким было «государство», которым правил Мансфельд, и можно лишь догадываться о том, какая анархия началась бы, если бы он отпустил вожжи.

Всю зиму Мансфельд баламутил Европу, предлагая свои услуги то Савойе, то Венеции, то Соединенным провинциям. Ранней весной он поспешил в Хайльбронн, где собрались князья унии, надеясь подписать с ними контракт. Его ожидания не оправдались, а на обратном пути к чешской границе ему встретился гарнизон Пильзена, покинувший город в его отсутствие за сто пятьдесят тысяч гульденов[309]. Деньги пригодились, войско было нужнее, чем город, и Мансфельд не стал возражать.

Вскоре он узнал, что голландцы изъявляют готовность субсидировать его прежнего хозяина Фридриха, и Мансфельд делает красивый жест, подписывая договор с посрамленным князем. Он ставил на карту судьбу своей армии, но наемный генерал знал, что делал: при любом раскладе Мансфельд не проигрывал. Либо он восстанавливал Фридриха силой оружия, либо — и это выглядело наиболее вероятным — создавал для католических командиров такую угрозу, что им ничего не оставалось, как перекупить его на предложенных им условиях. Мансфельд, без клочка земли, но с головой, оцененной в триста тысяч талеров, надеялся получить амнистию, большую сумму денег и скромное, но достойное княжество. Всего этого он мог добиться лишь в том случае, если будет продолжать войну в сердцевине Германии. Он таким образом преграждал и третий путь к миру.

И наконец, проблема выплат долга Максимилиану. Герцог занимал Верхнюю Австрию до тех пор, пока Фердинанд не возместит ему военные расходы. С наступлением 1621 года такая возможность казалась весьма отдаленной. Личные ресурсы Фердинанда никогда не бывали большими, а Богемия, самая богатая провинция среди владений Габсбургов, откуда они черпали свои доходы, после двух лет войны превратилась в порушенную и нищую страну.

Более солидно выглядело обещание Фердинанда отдать победителю курфюршеский титул Фридриха. Но Фридрих не мог лишиться титула без согласия других князей. В прошлом году в Мюльхаузене Фердинанд попробовал их уговорить, однако они проявили в этом вопросе редкое упорство. Кроме Максимилиана Баварского, никто из князей, настаивавших на удалении Фридриха из Богемии, не хотел, чтобы у него отбирали титулы и земли в Германии. Они выступили и против того, чтобы объявить его вне закона в империи[310]. Фердинанд не мог удовлетворить желания Максимилиана, не оскорбив большинство своих влиятельных подданных, и не мог наказать Фридриха, не нарушив решения, принятые в Мюльхаузене.

Низложить Фридриха означало пойти на конфликт с князьями, и Фердинанд мудро решил действовать постепенно: сначала предать его опале, посмотреть на реакцию, а затем отдать титул курфюрста Максимилиану. Какими бы оговорками он ни прикрывал свои действия, Фердинанд должен был предпринимать их единолично, данной ему властью, и, по сути, проверялась на прочность приверженность князей либо императору, либо конституции.

По мнению современников, Максимилиан Баварский был умнее Фердинанда. Кроме того, богатство и армия давали ему дополнительные рычаги давления. Однако Фердинанд умел направлять амбиции своих более состоятельных союзников в нужное ему русло. Его жалели за то, что он связал себя договором с Максимилианом, но это соглашение, из-за которого война и не могла прекратиться, Фердинанд использовал в свое оправдание, а амбиции Максимилиана служили ему прикрытием собственных властолюбивых устремлений. Фердинанд готовил почву для усиления императорской власти перераспределением земель. Максимилиан предоставлял ему такую возможность.

29 января 1621 года Фердинанд объявил об опале Фридриха[311]. Спустя восемь дней князья и представители городов — членов Протестантской унии собрались в Хайльбронне. Если Фридрих нарушил конституцию захватом чешской короны, то Фердинанд переступил через нее опалой Фридриха. Он пренебрег собственной клятвой, данной во время коронации, и напрямую связал проблему германских свобод с делом низложенного короля Богемии.

Для унии наступило время выступить в защиту конституции в расчете на поддержку курфюрста Саксонии и даже некоторых католических князей. Первым актом съезда стал категорический протест Вене[312]. Действительно, состоялась проба сил, как и предвидел Фердинанд. Он не принял протест, настаивал на опале Фридриха и во имя земского мира в империи потребовал распустить войска, которые все еще были под ружьем. В это время Спинола привел в движение один из своих отрядов на Рейне. Это был блеф, до конца перемирия с Соединенными провинциями оставалось несколько недель, и правительство в Брюсселе приказывало Спиноле договориться с унией на любых условиях и немедленно вернуться в Нидерланды[313]. Тем не менее он сделал угрожающий маневр, прекрасно зная, что не доведет его до конца, и преуспел в главном. Города унии пошли на попятную, не ведая об обязательствах Спинолы и не желая подвергнуться нападению испанских армий ради каких-то конституционных софизмов. 1 апреля делегаты унии пообещали Спиноле распустить армию, если он гарантирует их нейтралитет[314]. Майнцский договор стал последним документом, подписанным Протестантской унией; 14 мая делегаты разъехались и больше никогда не собирались вместе, поставив крест на своей организации. Страх перед нависшей угрозой оказался сильнее всех других чувств, и защитники конституции безропотно предали и своего лидера, и свои принципы, отдав будущее германских свобод на откуп чужеземцам и всякого рода авантюристам.

Протестантские князья надеялись на то, что, принеся в жертву Фридриха, закончат войну. Католики хотели поддержкой Фердинанда предотвратить иностранную интервенцию. Ноте и другие не понимали одного: хотя никому и не было дела до Фридриха и Богемии, в Европе многие опасались Австрийского дома либо домогались долины Рейна. После краха Богемии эпицентр конфликта переместился на двести миль к западу. Прага отошла на задний план, и все внимание сконцентрировалось на испанских союзниках Фердинанда в Пфальце. Выражая протест Вене, король Дании указал: не побитая армия Фридриха, а испанские войска являются источником непорядка в Европе[315].