Онищенко прибыл из Минска утренним поездом. Сдав подконвойного, капитан заехал домой. Там никого не было. Дети здоровы и, соответственно, в садике. Жена – в своей купи-продай конторе. Маша – женщина дисциплинированная и на работу не опаздывает. Хотя могла бы: управляющий ей даже замечания сделать не рискнет. Теперь. Потому что два года назад, когда Мария еще только устроилась, имел глупость предложить ей перепихнуться. В приказном порядке. Ему было отказано, и прямолинейный перепихальщик пообещал Машу уволить. Если не передумает. Жена пришла расстроенная, и Онищенко тут же ее расколол. И на следующий день сделал управляющему внушение: словесное и физическое. Управляющий признал свою неправоту и пообещал исправиться. И даже проставился финской водочкой. Онищенко форму примирения одобрил и предложил, если что, обращаться. Мало ли… Вдруг калькулятор украдут или тару пустую… Так что Машу не только не уволили, но даже повысили оклад, из-за чего весь женский коллектив конторы решил, что она таки дала управляющему.

Жена ушла на работу, и, что особенно приятно, теща тоже куда-то слиняла. Но при этом на плите стоял сваренный ею борщ. Еще горячий.

Онищенко налил борща в глиняную миску, покрошил луку, сала нарезал, распечатал одну из трех привезенных из Минска «Беловежских пущ», выкушал свои сто пятьдесят и с удовольствием позавтракал. Готовить теща умела. Если бы не это, Онищенко ее, наверно, давно бы задушил.

После бессонной ночи от водки и сытости Онищенко потянуло ко сну. Теоретически он мог бы и поспать – выходной. Но Онищенко был опером по призванию. Кровным легавым псом, которому без работы и жизнь – не жизнь. Поэтому, вместо того чтобы лечь спать, капитан позвонил Свистунову, в «Броню», поинтересовался, нет ли чего-нибудь по интересующему персонажу. Под персонажем подразумевался господин Мучников. Свистунов не порадовал. С точки зрения легального бизнеса персонаж оказался чист. Онищенко поблагодарил, затем отобрал из своей видеотеки дюжину кассет со старой нелицензионкой, присовокупил к ним бутылку «Пущи», сел в «Ниву» Суржина и отправился на Салтыкова-Щедрина.

Охранника, с которым Онищенко договаривался насчет видеосъемки, не было. Зато был напарник.

– Ну ты, брат, даешь,– пробубнил тот, впуская опера.– Пропал на три дня. Прошка две сотни за пленки выложил.

Говорил он на одной ноте, не говорил – бубнил.

– С собой заберешь,– кивнул на стопку,– или тут посмотришь?

– Лучше – тут. Начальство ругаться не будет.

– Оно в курсе. Прошка директорше чего-то там наврал про террористов. Короче, вот тебе агрегат,– кивок на «двойку»,– вот продукт, гляди, я тебе мешать не буду.

Кассету Онищенко просматривал в ускоренном режиме. Видел, главным образом, пустую площадку. Иногда появлялись обитатели соседней квартиры и их гости. В общей сложности Онищенко отметил пятнадцать человек постоянных и с дюжину случайных. Никто из них наверх не поднимался. Кроме жильцов соседей в реестре оказались, разумеется, все работники фирмы. Просмотрев первые сутки записи, опер перестал переходить с ускоренного на нормальный режим, если только зафиксированный пленкой персонаж не спускается сверху или не поднимается на следующий этаж. «Отфильтровав» жильцов, поднимавшихся на верхнюю площадку, чтобы выкурить сигарету, Онищенко выделил троих. Одним был Плятковский, вторым, очевидно, таинственный Николай, «друг племянника». Третий «герой фильма» оказался наиболее загадочным, поскольку появлялся дважды. Средних лет мужчина в спецовке, с потертым коричневым саквояжем. Ничем не примечательный представитель ремонтной службы, правда, с сотовым телефоном в кармане. Ничем не примечательный, если не принимать во внимание незначительные детали. Например то, что лица его Онищенко так и не увидел. «Ремонтник» четырежды проходил мимо камеры и каждый раз – совершенно естественно, впрочем,– ухитрялся скромно отворачиваться. Вторая же странность была в том, что «ремонтник» оба раза появлялся в отсутствие «друга племянника», хотя в свой первый визит наверняка столкнулся с последним где-нибудь в районе второго-третьего этажей, поскольку интервал между кадром со спускавшимся «ремонтником» и кадром с поднимавшимся Николаем был менее минуты. Вывод напрашивался сам собой. Но чем это может помочь следствию? Или – помешать? Это вопрос.

Онищенко сходил в дежурку и попросил у охранника второй видак. Скопировав интересующие фрагменты, выписал в блокнотик хронометраж, затем поблагодарил бойца, вручил ему «Пущу», оставил две сотни для Прохора и попросил продолжать записи. Выйдя, не поленился подняться наверх и взглянуть на замок на чердачном люке. «Контролька» была на месте. Таким образом, ничтожная вероятность того, что «ремонтник» посещал не квартиру подозреваемого, а чердак, исключалась полностью. Ну и что теперь?

Что ж, у Онищенко был план действий. И план довольно перспективный. Только не суждено было ему реализоваться.

Когда Онищенко прибыл в отдел, его тут же вызвал к себе Артиллерист. И предложил ознакомиться с заявлением. Поступило заявление от некоего гражданина Щепкина, широко известного в узких кругах под погонялой «Печенка». Вышеупомянутый господин Щепкин заявлял, что старший оперуполномоченный Онищенко вымогал у него, Щепкина, деньги и угрожал, в случае отказа, закатать его, Щепкина, лет на десять. В качестве свидетелей вымогательства гражданин Щепкин готов был предъявить четверых членов свой бригады, которые «все видели и слышали».

– Ну, что скажешь в свое оправдание? – строго спросил майор.

– Бред! – отрезал Онищенко.– Ты что думаешь, я вот так подошел к Печенке, при всех его долболобах потребовал бабки и еще угрожал?

– Я не думаю,– отрезал Артиллерист.– Это прокурор думает, а я довожу до твоего сведения, понял? Кстати, о прокурорах. Тебя в прокуратуру вызывают.

– Кто, Логутенков?

– Нет. Из Центрального.– Артиллерист пожевал губами, решал: говорить, не говорить? Решил не говорить.

У Онищенко тут же возникло нехорошее предчувствие.

– В общем, ты, это, отправляйся. Там все объяснят,– буркнул майор.

Предчувствие не обмануло опера. Дело, из-за которого он в свое время перевелся в ОРО, теперь всплыло опять.

Дело было гнилое. Но очень неприятное. И при скверном раскладе могло обернуться для Онищенко не только увольнением из рядов, но и приличным сроком. Да, все знали, что дело липовое. В том числе и в прокуратуре. Все понимали, что на Онищенко просто давят, чтобы он не мог нормально работать по другому делу, в результате которого очень серьезный человек может спокойно оказаться за решеткой в качестве заказчика убийства. И не один, а с коллегами по бизнесу. Понимать-то понимали, но на прокурора давили сверху, а тот, в свою очередь… Если бы Онищенко рискнул и довел дело до суда, суд мог его и оправдать. Все, как всегда, зависело от судьи. Но Онищенко отлично знал: повлиять на судью еще проще, чем на молоденького прокурорского следака. Например, судью можно запугать. Или проплатить. И в обоих случаях вектор влияния будет исходить не от Онищенко.

Короче, Онищенко сообщил киллеру, что больше не может держать его в изоляции. Киллер тут же аннулировал свои показания, что, впрочем, ему не помогло, поскольку, оказавшись в общей камере, киллер умер через три дня. «Сердечная недостаточность». Онищенко подал заявление о переводе в Красногвардейский ОРО. Ключевой свидетель по его делу изменил показания. Дело закрыли. Конечно, зря Онищенко не довел его до суда. Но он был абсолютно уверен, что вопрос исчерпан.