Участие, смешанное с состраданием, с каким были произнесены эти слова, и полнейшее отсутствие малейшего признака раздражения на мою вспыльчивость, как-то совсем обескуражили меня, и я последовал за ним из комнаты с необыкновенно смешанными ощущениями. Мы прошли сперва две лестницы, затем одну еще, более короткую, которая привела нас на бельведер, наверху дома.

– Прошу вас посмотреть вокруг себя, – обратился он ко мне, когда мы добрались до верхней площадки, – и сказать мне, это ли Бостон XIX столетия?

У ног моих расстилался большой город. Целые мили широких улиц, обсаженных деревьями и окаймленных красивыми зданиями, тянулись по всем направлениям. Дома большею частью не были построены в одну шеренгу, а, напротив того, стояли отдельно, окруженные большими или меньшими палисадниками. В каждом квартале зеленели большие открытые скверы, усаженные деревьями, среди которых на позднем вечернем солнце блестели статуи и сверкали фонтаны. Общественные здания колоссальных размеров и грандиозной архитектуры, несравнимые с существовавшими в мое время, величественно возвышались со своими горделивыми пилястрами по обеим сторонам улиц.

Действительно, до сих пор я никогда не видел ни этого города, ни чего-либо похожего на него. Подняв, наконец, глаза мои к горизонту, я посмотрел на запад. Эта голубая лента, извивавшаяся по направлению к закату солнца, не была ли это река Чарльс со своими изгибали? Я взглянул на восток: Бостонская гавань тянулась передо мною, окруженная своими мысами, со всеми своими зелеными островками.

Тут я увидел, что мне сказали правду относительно чуда, совершившегося со мной.

Я не потерял сознания, но напряжение уразуметь свое положение вызвало у меня сильное головокружение, и я помню, что моему спутнику пришлось крепко держать меня под руку, когда он вел меня с площадки в просторную комнату верхнего этажа, где он настоял, чтобы я выпил стакан-два хорошего вина и принял участие в легком перекусе.

– Я надеюсь, – ободрительно сказал он, – что вы теперь скоро вполне оправитесь; я бы и не решился на такое энергичное средство, если бы ваше поведение, правда вполне извинительное при данных обстоятельствах, не вынудило меня избрать именно этот путь. Каюсь, – прибавил он, смеясь – одно время я несколько опасался, что, не уведи я вас вовремя, мне пришлось бы испытать то, что в XIX столетии, если не ошибаюсь, вы обыкновенно называли потасовкой. Я вспомнил, что современные вам бостонцы славились боксом, и решил не терять времени. Полагаю, что в настоящее время вы снимете с меня обвинение в мистификации.

– Скажи вы мне, – возразил я, глубоко взволнованный, – что с тех пор, как я в последний раз видел этот город, прошло не сто лет, а целая тысяча, я и то поверил бы вам.

– Прошло всего одно столетие, – отвечал он, – но и в целые тысячелетия мировой истории не случалось таких необычайных перемен.

А теперь, – прибавил он, протягивая мне руку с неотразимой задушевностью, – позвольте мне сердечно приветствовать вас в Бостоне XX столетия и именно в этом доме. Имя мое – Лит, меня зовут доктор Лит.

– Меня зовут Юлиан Вест, – сказал я, пожимая ему руку.

– Мне очень приятно познакомиться с вами, мистер Вест, – отвечал он. – Как видите, этот дом построен на месте вашего бывшего дома и потому, надеюсь, вам легко будет в нем чувствовать себя совсем как дома.

После закуски доктор Лит предложил мне ванну и другое платье, чем я охотно воспользовался.

Разительная перемена, о которой рассказывал мне мой хозяин, по-видимому, не коснулась мужского костюма, так как, за исключением мелких деталей, мой новый наряд нисколько не стеснял меня.

Физически я снова был самим собой. Но читателю, без сомнения, будет интересно узнать, что делалось у меня на душе. Каково было мое нравственное состояние, когда я вдруг очутился как бы в новом свете? В ответ на это попрошу его представить себя внезапно, на мгновение ока, перенесенным с земли, скажем, в небесный рай или в подземное царство Плутона. Как он полагает, каково было бы его собственное самочувствие? Вернулись ли бы мысли его немедленно к только что покинутой им земле или после первого потрясения, поглощенный новой обстановкой, он на некоторое время выкинул бы из памяти свою прежнюю жизнь, хотя и вспомнил бы ее впоследствии? Я могу сказать только одно, что, если бы его ощущения были хотя на йоту аналогичны с описываемым мною перерождением, последняя гипотеза оказалась бы правильною. Чувства удивления и любопытства, вызванные моей новой средой после первого потрясения столь сильно заняли мой ум, что затмили все остальное. Воспоминания о моей прежней жизни как бы исчезли на некоторое время.

Лишь только, благодаря добрым заботам моего хозяина, я окреп физически, мне захотелось снова вернуться на верхнюю площадку дома, и мы немедленно удобно расселись там в покойных креслах, имея город под ногами и вокруг нас. Ответив мне на целый ряд вопросов, как относительно старых, местных признаков, которых я теперь не находил, так и относительно новых, сменивших прежние, доктор Лит поинтересовался, что именно больше всего поразило меня при сравнении старого города с новым.

– Начиная с мелочей, – отвечал я, – право, мне кажется, что полное отсутствие дымовых труб и их дыма была та особенность, которая прежде всего бросилась мне в глаза.

– Ах да! – по-видимому, весьма заинтересованный, воскликнул мой собеседник. – Я и забыл о трубах, ведь они так давно вышли из употребления. Минуло почти столетие, как устарел первобытный способ отопления, которым мы пользовались.

– Вообще, – заметил я – более всего поражает меня в этом городе материальное благосостояние народа, о чем свидетельствует великолепие самого города.

– Я дорого дал бы, чтобы хотя одним глазком взглянуть на Бостон ваших дней, – возразил доктор Лит. – Нет сомнения, судя по вашему замечанию, города того времени имели жалкий вид. Если бы у вас и хватило вкуса сделать их великолепными, в чем я считаю дерзким усомниться, то и тогда всеобщая бедность, являвшаяся результатом вашей исключительной промышленной системы, не дала бы вам возможности привести это в исполнение. Сверх того, чрезмерный индивидуализм, преобладавший в то время, мало способствовал развитию чувства общности интересов. То небольшое благосостояние, каким вы располагали, уходило всецело на роскошь частных лиц. В настоящее время, напротив, самое популярное назначение излишка богатства – это украшение города, которым пользуются все в равной степени.

Солнце садилось, когда мы возвращались на площадку дома и, пока мы болтали, ночь спустилась над городом.

– Становится темно, – сказал доктор Лит, – сойдемте в дом, я должен представать вам своих жену и дочь.

Слова его напомнили мне женские голоса, шепот которых я слышал около себя, когда ко мне возвращалось создание. Меня разбирало большое любопытство посмотреть, что за женщины были в 2000 году, и я охотно соглашался на это предложение. Комната, где мы застали жену и дочь моего хозяина, равно как и вся внутренность дома, была наполнена мягким светом, очевидно искусственным, хотя я и не мог открыть источника, откуда он распространялся. Миссис Лит оказалась очень стройной и хорошо сохранившейся женщиной, по годам приблизительно ровесницей своему мужу; дочь же ее, в первой цветущей поре юности, представилась мне самой красивой девушкой, какую когда-либо мне приходилось встречать. Лицо ее было так же обворожительно, как и глубокие голубые глаза, – нежный румянец и вполне красивые черты лица только способствовали ее общей привлекательности, но даже и без всего этого идеальная стройность ее фигуры поставила бы ее в ряды красавиц XIX века. Женственная мягкость и нежность в этом прелестном создании прекрасно сочетались со здоровьем и избытком жизненной силы, чего так часто недоставало девушкам моего времени, с которыми я только и мог ее сравнивать. Затем совпадение неважное, в сравнении с общею странностью моего положения, но тем не менее поразительное, заключалось в том, что ее также звали Юдифью.