Трёхглазого чародея часто звали теперь к предводителю кондотьеров, он уходил, возвращался, всякий раз с дымящейся миской еды. Ставил её перед Алиедорой, угрюмо глядел на доньяту:

— Ешь.

— Не могу… не хочу… — отворачивалась она.

Есть Алиедора и впрямь не могла. Голод и истощение отступили, а на смену им пришло нечто новое, равнодушие к лежащему вокруг миру и лихорадочный, всепоглощающий интерес — к лежащему «за гранью».

Белый снег, чёрные леса вокруг, а прямо посреди этой картины — горящий алым третий глаз, окружённый валиками покрасневшей, воспалённой, шелушащейся кожи, словно тело волшебника само старалось избавиться от страшного подарка.

— Ешь! — Багровое око впивалось в Алиедору. — Иначе помрёшь, заморыш. Как тогда учить тебя стану?

Не в силах противиться, доньята покорно набивала рот, не чувствуя вкуса.

Что-то должно было случиться.

Нарыву предстояло лопнуть.

Мир исчезал, но зато приходило иное. Когда наступал вечер, отряд останавливался, и они с Метхли усаживались друг напротив друга, трёхглазый чародей осторожно, почти что с нежностью брал её руки в свои, откидывал капюшон, и страшный глаз упирал неотвязный взгляд в лицо Алиедоре.

Метхли шептал — она повторяла. Слова укладывались плотно, точно камни в основание башни. Слово, жест, мысль. Мысль, жест, слово.

— Что такое магия? — тихо, внушительно говорил чародей, глядя прямо в глаза Алиедоре. — Почему вокруг неё такая тайна? Почему иные способны сотворить нечто из ничего, а другие, хоть сотри себе весь язык, повторяя заклинания, не добьются ничего? В чём тут секрет? Слушай меня, слушай, потому что за этим — твоё спасение и освобождение, заморыш. Гниль ничего никому не дарит, не «делает просто так» и вообще не имеет сознания. У Неё ничего нельзя просить, Её нельзя умолять. Она не Ом Прокреатор. Ей не нужны ни храмы, ни слуги. Ей нельзя «поклоняться» или приносить жертвы. Можно только служить, ощущая Её, разлитую вокруг, угадывая Её волю. Не как приказы королей или сеноров, но как своё собственное, сокровенное.

Она уже в твоей крови, — шептал Метхли, и третий глаз пылал раскалённым углем. — Она всегда была там. Прими это. Не сожалей и не плачь о несвершившемся. Люди называют Её Гнилью, но Её собственное имя Она откроет тебе лишь сама, так же, как Она открыла его мне.

Алиедора не сопротивлялась. Губы словно сами повторяли сперва казавшиеся чужими и страшными слова. Невольно вспоминалось Долье, и жёлтый поток многоножек, пощадивший её и занятый совсем другим — очищением земли.

Метхли говорил, что она делает успехи. Доньята не понимала — слова возводили в ней словно несокрушимую крепость, но сама она ничего «такого» не могла, да чародей от неё этого и не требовал. Просто учил, держал её руки в своих и постоянно повторял: «Чувствуй! Где Она сейчас?»

…Это приходило постепенно, сперва едва ощутимым запахом. Он отличался от обычного, металлически-кислого, присущего Гнили проявляющейся. Алиедоре казалось, что «начинает тянуть» откуда-то со стороны, и тогда она махала рукой — «там».

Частенько она ошибалась, но Метхли это нимало не смущало.

— Скоро будешь мне помогать, — удовлетворённо повторял он после каждого урока.

И она помогла.

Первого столкновения с дольинцами она почти и не заметила. Больше обычного суетились кондотьеры, сойдя с дороги и забившись в лесную чащу. Гайто доньяты тревожно храпел, сама же Алиедора широко раскрытыми глазами, словно одурманенная, глядела прямо перед собой на торопящихся куда-то воинов, не различая, не слыша, не понимая…

В голове остались только последние слова трёхглазого Метхли.

«Будешь мне помогать. Я справлюсь и без тебя, но учиться лучше всего в бою».

Потом были резкие команды, и рубящий свист стрел, и плотные, хрусткие удары наконечников в неповинные древесные стволы, и хриплые крики, и лязг столкнувшейся стали — Алиедора словно ослепла, она не видела, только слышала.

Крики, и хаканье, и особый, ни с чем не сравнимый звук, с каким сталь секла человеческую плоть. Звуки было отодвинулись, потом придвинулись вновь, и тогда задёргался недвижно сидевший до этого в седле Метхли. Казалось, трёхглазому чародею куда важнее Алиедора, чем разгорающийся вокруг него бой.

Капюшон медленно сполз на покатые плечи. Волшебник коротко взглянул вправо-влево, скрещёнными пальцами накрыл третье око, а потом резко уронил руки.

Одуряюще запахло металлически-кислым. Ни с чем не сравнимый аромат Гнили. Его Алиедора не забудет до гробовой доски.

— Помогай! — гаркнул Метхли.

Как именно следует помогать, он отчего-то сообщить не удосужился.

Враги рядом. Дольинцы. Те самые, что осаждали Венти, из-за кого она, доньята Алиедора Венти, мечется по заснеженной пустыне умирающим зверьком.

— Помогай! — хлестнуло жёсткое.

Руки доньяты шевельнулись, пальцы сложились во многократно повторенном с трёхглазым чародеем жесте. Губы прошептали слова, бессмысленное сочетание резких, шипящих слогов.

Казалось бы, кто не повторит движения, кто не заучит слов?..

Но только у избранных за жестом и словом следует дело.

Впереди, там, где звенели, сшибаясь, мечи и копья ударяли в доспехи, что-то происходило, что именно — Алиедора не знала. Одуряющий запах почти погасил сознание, она пошатнулась, из последних сил цепляясь за луку седла.

…Когда она очнулась, то едва не провалилась обратно в небытие — на неё несдерживаемой яростью пялился третий глаз Метхли.

Волшебник коротко хлестнул её по щеке — сухими длинными пальцами, словно у скелета.

— Не вздумай! — яростно прошипел он, алое око, точно обезумев, неистово вращалось в орбите, как никогда не сможет обычный человеческий глаз. — Не вздумай! — Капли дурнопахнущей слюны попали Алиедоре на щёку, и она дёрнулась, обожжённая, — кипяток, да и только!

Руки впились ей в плечи, рывком вздёрнули, придавили к губам горлышко фляги, так, что стало больно. Снадобье лилось по подбородку, оно оказалось совершенно отвратительным на вкус, но хотя бы не пахло Гнилью. И от него действительно полегчало.

— То-то же, — проворчал чародей, вновь накрываясь капюшоном. — А то вздумала…

— Почему мне нельзя лишиться чувств? — Алиедора сама удивилась собственному голосу. Ей ведь полагалось просто кивнуть. Зелье оказалось слишком уж сильнодействующим?

— Нельзя! — отрезал Метхли. — Ты теперь с Нею. А с этим не шутят. Если, конечно, не хочешь стать этой, лялькой чорной, как говорит простонародье.

У доньяты затряслись поджилки.

— А… а… как же…

— Ты молодец. Ты очень мне помогла, — чародей похлопал Алиедору по плечу.

— Да в чём же?!