– Что-то… что-то не получается, Тоня, – голос Шнапсте дрожал.

Выпрямившись, Антонина оправила юбку. Голос ее был полон презрения:

– Э-эх… Блестящий скакун, фонтаны раскаленные, – Жмакина сжала в руках естество несчастного. – А там, оказывается, ни скакать некому, ни фонтанировать. Только писульки сочинять можем и тарелки с бутылками разносить. Глаза бы мои тебя, идиота, не видели.

Фигура Антонины таяла в летних сумерках. Под сосной в спущенных до колен штанах замер Гвидо Шнапсте. Он не видел звездного неба, не чувствовал аромата хвои, не слышал шелеста листвы. Обхватив голову руками, Гвидо издал нечеловеческий рык. В жизни бывали моменты, когда ему казалось, что силы на исходе. Но это были не половые силы. После сегодняшнего унижения Шнапсте просто не мог не посетить людей, которые стали черной меткой в его жизни.

Все купе журналистского вагона были настежь открыты. И во всех продолжалось веселье. Когда в дверном проеме появился Гвидо, Рома заканчивал произносить тост. Увидев гостя, сбился на полуслове. Вид у Шнапсте был и вправду грозным: сжатые кулаки, выдвинутая вперед челюсть.

– Пьете?

– Пьем, Гвидо. И тебе советуем. Присоединяйся, братан. Выпьем и забетонируем все наши проблемы, – пригласил Рома.

– Я здесь не за этим.

– А зачем же? – изумился Малютка Джоки.

– Затем, чтобы сделать заявление.

– Ну-у-у… Заявляй, – разрешил Малютка.

– На этот раз вам точно пи. дец!

И Гвидо исчез так же внезапно, как и появился.

– И что это было? – спросил Малютка Джоки.

– Похоже, совсем он с разумом хороводы водить перестал, – предположил Андрей.

Рома молчал. Ему было интересно, как развивалась история с письмом. Хотя финал ее был вполне предсказуем.

– Похоже, я начинаю понимать, зачем нужен был этот конвертик с идиотским ангелочком, и почему ему нужно было пририсовывать малюсенький хер, – сказал Марьин.

– Рома, расскажи, пожалуйста, про конвертик и ангелочка с маленьким хером, – попросил Малютка Джоки.

Тяжело вздохнув, Хузин опустошил рюмку. Закусывать не стал.

– Я написал Жмакиной любовное письмо от имени Гвидо. И подкинул в ее купе.

– И что ты в этом письме изложил, Ромочка? – с ехидцей поинтересовался Малютка.

– Многое я в нем изложил, Джоки, многое… Написал о том, как Гвидо хочет товарища Жмакину. О том, как его поражающий воображение своими размерами скакун фонтанирует в нее раскаленной лавой цвета млечного пути.

– Значит, про «пи. дец» он прав, Ромка, – заключил Малютка Джоки. – Говорят, Берия очень любил женщин. Особенно старшеклассниц обожал. Так вот, Рома. Будь Жмакина на его месте, она бы пионеров и комсомольцев целыми отрядами насиловала. Любит она мужчин, Рома.

– А Рома любит коллекционировать неприятности на свою голову. Вернее, на наши головы, – вставил Марьин.

– Интересно, а какая женщина мужчин не любит? – попытался оправдываться Хузин.

– Любовь любви рознь, – пустился в философские изыскания Малютка. – У Антонины это прежде всего активность места, находящегося между ног. Она ведь во всех отношениях женщина боевая.

– Даже на расстоянии чувствуется, Джоки, – подтвердил Хузин.

– Так какого же хера, Рома, ты накалякал эту писулю?! Сейчас и представить трудно, что там на самом деле произошло.

– Почему же? Вариантов немного, – решил Марьин. – Вариант номер один. Похотливая женщина-культуролог официанта безжалостно взгрела и пообещала массу неприятностей. Вариант номер два. Товарищ Жмакина решила проехаться на огромном скакуне. Но вместо него обнаружила хлястик, размером чуть превосходящий тот, что был пририсован к телу ангелочка. И, будучи женщиной властной, в грубой форме выразила свое неудовольствие.

Малютка изобразил гримасу сожаления. Поджав губы, наморщил лоб и до хруста в костяшках сцепил в замок пальцы.

– Я бы, конечно, мог у Антонины и спросить. Учитывая тот факт, что поучаствовал в ее культурном развитии, касающемся отношений полов. Но она тут же спросит, откуда я узнал, и все раскроется.

– Джоки, не нужно ничего спрашивать, – попросил Рома. – Гвидо не первый раз уже истерит.

– Да, но до сегодняшнего дня он себе такого не позволял, – возразил Марьин.

– Я же говорил! Говорил, что бабка не к добру клюкой в Огре махала.

– Брат мой Ромка, ты меня, конечно, прости, но при твоих идиотских выходках любой жест, любой знак, любой звук… все, абсолютно все можно отнести к дурным приметам. Я же приложил усилия, чтобы пристроить этого страдальца на этот поезд…

– Джоки, согласен, согласен. Я виноват, – начал оправдываться Рома.

– Вот и наливай. Наливай, пей и думай, как на этот раз из ситуации выйти.

Пробуждались трудовые десантники под звук барабанящего по крышам вагонов дождя. Рому подловила помятая Люся Блиндюк:

– Спасибо, Ром.

– За что, блудница?

– Жирный Калвитис стыдил меня. Сказал, что это вы с Марьиным меня в его купе прошлой ночью принесли.

– Не принесли, а втащили.

– Ой, ну ладно. И сам не святой. А у нас это… ничего у нас с тобой не было?

– Надеюсь, и не будет.

– Тебе ответить нормально трудно? – разозлилась Люся.

– А где, как ты говоришь, «это» могло у нас быть? В тамбуре, на пустом ящике из-под пепси-колы?

Малютка Джоки сходил разузнать, повезут ли работников в сады. Оказалось, что после короткого совещания было приняло решение на работы не выезжать. Оставшееся до отъезда время народ пил, не покидая вагонов.

Рига встретила ливнем. На перрон неспешно выходили утомленные «десантники». Марьин сообщил, что отправляется на базар купить обещанных Свете яблок. Предлагал составить компанию. В этот момент мимо проходил Гвидо. На предложение Хузина поговорить Шнапсте отреагировал плевком.

Зоя жила в двадцати минутах ходьбы от вокзала. До старинного дома, украшенного изящной лепкой, Рома шел пешком. По пустынным улицам города сновали редкие автомобили. Из прошелестевшего мимо автобуса махала прильнувшая к окнам детвора. Улыбнувшись, Рома помахал малышам в ответ. Вспомнил, как в детстве ездил на соревнования и экскурсии. В то время тренеры и учителя жаловались на него родителям, и внушения отца помогали на время стать послушным. Сейчас жаловаться бесполезно. Наставления родителей тонут в пустоте.

Зоя встретила поцелуем в щеку.

– Рома, хочу тебя обрадовать. Скоро ты станешь другим человеком.

– Я давно перестал эволюционировать.

– Это тебе так кажется. В Ригу приезжает ученик Довженко.

– Кинематографический соцреализм мне неинтересен.