«А что, если, — думал Егорьев, — что, если все ушли отсюда, и я здесь один. Тогда с минуты на минуту здесь могут появиться немцы…»

От того, что может с ним статься, Егорьеву стало не по себе. Он огляделся вокруг, желая убедиться, не идут ли уже эти самые немцы. Но нет, никто не шел, лишь дымились воронки и было до дикости пустынно.

«Где же тогда мой взвод? — продолжал размышлять Егорьев, направляясь дальше. — Ушел? Но куда? Тогда никто бы не послал нас сюда, зная, что здесь уже никого нет. Да ведь все это и началось у нас если не на глазах, то по крайней мере на слуху. Так куда же все делись? А если…»

Тут ужасная догадка пришла в голову Егорьеву: «А что, если взвод и не уходил отсюда, что, если он — здесь?… Ведь под этим всем можно похоронить целый полк, да так, что и следа не останется. Можно все сровнять с землей, в порошок стереть… В порошок стереть, — Егорьев вдруг уцепился за эту фразу. Где-то он ее уже слышал, совсем недавно. — Ну да, конечно… Тот раненый немец, которого поймали в блиндаже на высоте и которого потом чуть не убил Синченко… В порошок стереть, — еще раз повторил Егорьев и вдруг подумал: — Да ведь этот немец знал о предстоящем наступлении… Ну конечно же знал… Мерзавец. И мины, мины. Они их сняли, готовясь наступать с высоты. Поэтому их и не было в ту ночь. Они же не думали, что мы полезем в атаку в самый канун их наступления… Боже мой, какой я дурак! — Егорьев остановился, схватившись за голову. — Какой дурак! Ведь можно было догадаться, нужно было догадаться!…»

И Егорьев испытал вдруг то чувство, которое бывает у человека, решающего задачу, которое было у него не раз, в школе, когда задача эта не решается и приходит время сдавать работу. А затем узнаешь, как все было просто и, что самое неприятное, отчего у него не раз пунцовым огнем загорались щеки, что решение это было просто и доступно, что все было по мере твоих возможностей. Только теперь от решения этой задачи зависят жизни…

«Зависели! — мысленно поправил себя Егорьев. — А теперь все прах, и в этом виноват я…»

«Но почему я? — тут же в голове его стали возникать различные оправдывающие его обстоятельства. — Я же доложил, что это странно, я ведь объяснил все детали… Ведь, в конце концов, не я решаю! Все могло свершиться или не свершиться независимо от меня!»

Но что-то сидящее внутри его все равно твердило: «Виноват, и ты виноват!» Наконец Егорьев почувствовал, что еще немного, и у него расколется голова. В висках стучало, и мысли стали путаться, и все время всплывало это: «Виноват, и ты виноват!…»

Не желая больше ни о чем думать в данный момент, Егорьев побежал, но вскоре остановился — куда бежать? Что-то знакомое показалось ему в окружающем пейзаже. Этот окоп… Да ведь это же тот самый окоп, в котором был он вчерашним утром, тогда, перед атакой. Вот здесь стоял Полесьев, а здесь был старшина, приготовившийся давать ракету. Но где же тогда блиндаж?…

Егорьев огляделся по сторонам. Взгляд остановился на груде обломков. Доски, бревна наката — все свалено в кучу, перемешано друг с другом, расщеплено и медленным пламенем постепенно превращается в головешки.

Лейтенант догадался, что это все, что осталось от его блиндажа. С минуту он стоял без движения, глядя, как с тихим потрескиванием тлеют бревна и доски.

— Товарищ лейтенант! — раздался сзади чей-то голос.

Егорьев обернулся: перед ним стоял младший сержант Уфимцев. Грязный, без каски и оружия, с покрытым сажей лицом и в прожженной в нескольких местах гимнастерке, Уфимцев испуганно смотрел на своего взводного.

— Что же это такое делается, товарищ лейтенант? — наконец вымолвил он.

— Где все? — вместо ответа спросил Егорьев.

— Я не знаю, — передернул плечами Уфимцев. — Мы были в охранении, когда все это началось. Меня засыпало землей… Это был настоящий кошмар, товарищ лейтенант.

— Да хоть кто-нибудь здесь остался живой?!! — теряя самообладание, отчаянно закричал Егорьев.

И без того испуганный Уфимцев весь съежился, снизу вверх глядя на Егорьева, тихо пробормотал:

— Я не знаю. Я вообще ничего не знаю и не понимаю!

Видя, что тут больше делать нечего, Егорьев направился в обратный путь вместе с Уфимцевым. Проходя мимо того места, где до недавнего времени была землянка первого отделения, а теперь небольшой бугор с наваленными на него сверху бревнами и досками, лейтенант вдруг услышал, как кто-то усиленно долбит из-под земли. Егорьев и шедший за ним следом младший сержант остановились, прислушиваясь. Действительно, почти под ними раздавались приглушенные удары.

Вдруг кто-то слабо, еле слышно заголосил с подвыванием:

— Братушки, помогите, пропадаем! Света божьего не видать, пособите, братушки!

— Не скули, вылезем, — обрывая первого, огрызнулся чей-то другой голос, слышимый более четко и сильно.

И снова из-под земли же послышалось долбанье. Затем кто-то третий совсем по-детски стал громко всхлипывать, но тот же решительный голос произнес:

— Заткнись и не вой! Лучше помогай…

Теперь удары послышались с удвоенной силой.

Неожиданно они прекратились, и распоряжавшийся под землей человек с раздражением кому-то сказал:

— Рябовский, что ты встал, как у тещи на блинах, а ну дай сюда винтовку!…

Стало слышно, как кто-то передает винтовку, затем лязгнул затвор, и тот же голос скомандовал:

— Разойдись!

Один за другим последовали пять выстрелов, потом Егорьев с Уфимцевым услыхали, как внизу грохнулась брошенная на пол винтовка.

— Глухо, — сказал чей-то другой, четвертый голос.

Вслед за этим тот, кто так жалобно взывал о помощи, со злостью выговаривал стрелявшему:

— Ты какого черта дыму напустил, и так дышать нечем! Хочешь, чтобы мы здесь задохнулись, командир хренов?

— Тогда только так, — снова раздался голос командовавшего и опять последовали удары.

Егорьев, которому эти голоса показались знакомы, нагнулся и крикнул прямо в песок:

—Эй! Кто там?

— А кто там? — раздалось снизу.

— Синченко, вы? — прокричал Егорьев.

— Лейтенант! Лейтенант! — взахлеб обрадованно заорали внизу несколько человек, затем Синченко сообщил:

— Нас тут, понимаете, завалило. Проснулись — и с концами…

— Сколько вас? — спросил Егорьев.

— Пятеро, — последовал ответ.

Через мгновение Синченко опять заговорил:

— Вы вызовите саперов, а то нам одним отсюда не выбраться.

— Какие саперы! — воскликнул наверху Егорьев. — Мы здесь вдвоем с Уфимцевым, и больше никого. Вы бы видели, что тут делается!

Внизу, в замогильной темноте землянки, все пятеро переглянулись, ища глаза друг друга. Затем Лучинков, повалившись на нары и уткнувшись лицом в подушку, снова начал всхлипывать.