Эрмина вытащила свои серебряные карманные часы.

— Моя дорогая Юлиана, сейчас без четверти девять. И если ты и впрямь хочешь пойти с нами…

— Хочу!

— Тебе хватит четверти часа?

— Конечно. — Тетушка встала. — А мужчины тоже придут?

— Если выспятся.

— Ну, Минка, с тобой не соскучишься. Теперь ты будешь учиться верховой езде. Словно принцесса.

— Через четверть часа мы выходим, — напомнила Эрмина, — и ни секундой позже!

— Слышала. Не глухая.

— Ты еще не причесана.

— Знаю, — тетушка размашистым шагом направилась к двери, но обернулась еще раз. — Думаешь, я лишу себя такого удовольствия? В жизни не выбирала платья для верховой езды. Буду ждать вас внизу у портье. Ровно в девять я буду готова.

И, к нашему великому удивлению, она не опоздала ни на минуту.

Не подозревая о предстоящих нам волнениях, ровно в девять мы вышли из «Черного орла» и направились к Главной площади.

Светило солнце, на рынке царило оживление, деревянные прилавки ломились от фруктов, овощей, цветов, зелени, картошки, яиц, пышных караваев хлеба, жирных оладьев. Приветливо раскланиваясь направо и налево, мы шествовали, памятуя о девизе: «Красота не терпит спешки».

Тетушка, зашнурованная на сорок пять сантиметров, начинала задыхаться через каждые десять шагов и потому молчала как траппист[10]. Она могла либо идти, либо говорить, но не то и другое одновременно. Что не умаляло ее очарования.

Всего за пятнадцать минут она совершила чудо: надела вишневое платье для визитов, упрятала свои соломенные волосы под красную шляпу и выглядела так, словно целое утро провела перед зеркалом. Только ходила медленно, как улитка.

Зато с какой страстью она станет защищать мои интересы немного погодя! При всем своем изяществе Юлиана и впрямь была сильной женщиной (и очень упорной, как поведала мне Эрмина), она-то и спасла меня от ужасного платья. Но в тот момент я ничего еще не знала.

Путь, слава Богу, оказался не долгим.

Салон располагался наискосок от отеля. Большое заведение на первом этаже красивого старинного дома. Когда мы туда вошли, в доме горели все лампы. Хотя на улице, как я уже говорила, светило солнце.

Мне еще не доводилось бывать в модном салоне. Тем больше восхитило меня увиденное: огромный портновский стол, большие зеркала, на стенах картинки с моделями Цирмиллер. Запах тканей, керосина, лаванды и аппретуры. Но самое большое впечатление произвели на меня манекены знатных клиенток салона, каждый с именной табличкой, некоторые были просто задрапированы тканью, на других были надеты недошитые еще платья, на одном почти готовый роскошный подвенечный наряд. Я глубоко вздохнула. Какая роскошь!

Мужчин еще не было.

Зато пришла принцесса Валери со своей камеристкой Стани, крупной блондинкой из Триеста. Обе стояли спиной к нам у портновского стола, в окружении мастериц и их помощниц, раскрасневшиеся и разгоряченные.

Валери в лиловой шляпе и розовом платье с рюшами, плохо сочетавшемся с ее рыжими волосами, как раз убеждала в чем-то глубоким голосом Лилли Цирмиллер, которая, завидя нас, тотчас извинилась и поспешила нам навстречу.

— Бог в помощь, сударыни! — громко воскликнула она. Госпожа Цирмиллер оказалась высокой элегантной блондинкой в неброском серебристо-сером платье с голубой отделкой, с желтым сантиметром на шее. — Мы ждем вас с большим нетерпением. Это и есть маленькая всадница? — улыбнулась она мне с состраданием, словно только что узнала, что я перенесла оспу.

— Да, это она, — подтвердила Валери, — и, как я уже говорила, нам хотелось бы, чтобы она произвела фурор.

Она взяла у своей камеристки французский журнал, который, как мы узнали потом, был ею позаимствован в кафе Айбельхубер, широким жестом бросила его на стол:

— Вот, взгляните-ка на это!

Эрмина бросила взгляд на яркую картинку на обложке и судорожно втянула в себя воздух. Тетушка Юлиана всплеснула руками. Я же побелела, как мел. Это что, шутка?

На обложке была изображена женщина без шляпы, с очень странным горбом, который соскользнул даме под крестец, прямо на то самое место, которое неприлично называть. Эта утолщенная неприличность была задрапирована многими метрами ткани, рюшами, бантиками и лентами и выглядела как массивный нарост в красно-бело-голубых тонах… Гусыня в бальном платье, и та смотрелась бы элегантнее.

Тетушка коротко откашлялась:

— А что это у несчастной дамы… прошу прощения, пониже спины? — серьезным тоном произнесла Юлиана в наступившей напряженной тишине.

— Это турнюр, — быстро сказала госпожа Цирмиллер, — высоко присборенный шлейф. Так называют его во Франции.

— Точно, — обрадованно воскликнула Валери, — он заменяет кринолин. Гениально! Спереди платье гладко ниспадает, экономится китовый ус для нижней юбки, и только на заду платье круглится куполом. Это бесспорный прогресс, и я его поддерживаю.

— Только потому, что экономится китовый ус? — в ужасе воскликнула тетушка.

— Это платье предназначено для верховой езды? — недоверчиво спросила Эрмина. — Можно ли в нем элегантно сидеть в седле?

— Это еще не амазонка. Но мы ее соорудим.

— Только не для моей Минки. — Эрмина обратилась, в порядке исключения, ко мне: — Дорогая, тебе нравится платье?

— Я бы не сказала, — прошептала я.

— Не платье, а просто катастрофа! — воскликнула тетушка своим звонким голосом, забыв обо всякой вежливости, — впереди гладко, а сзади балкон…

— Но это последний писк…

— Только в Париже, — прошептала Лилли Цирмиллер и отослала мастериц на свои места. — Не думаю, что это произведет фурор в Эннсе.

— Почему же нет? — обиженно буркнула Валери.

— Это слишком непристойно, — громко произнесла Эрмина.

— Оно же закрыто до самой шеи.

— Но так вульгарно… Взгляни — самое ценное… разукрашено, как у франтов. Зачем нужны кринолины? Чтобы скрыть зад.

— То, что и произнести-то нельзя…

— Он необходим, чтобы сидеть, а не выставлять его напоказ.

— Это только у нас, — высокомерно сказала Валери. — Ты забываешь, моя дорогая, что я много путешествовала. В Африке, у готтентотов, упругий, аппетитный, жирненький… задок… является идеалом красоты.

— Но мы не в Африке, — парировала Эрмина. — Мы, слава Богу, живем в кайзеровской империи в девятнадцатом веке. Ни одна цивилизованная женщина не станет привлекать внимание к своему… Просто язык не поворачивается. У моей Минки этого нет.