— Сделай мне больно, любимый, терзай меня, молю, сожми меня в своих объятиях.

В этот миг он готов был придушить ее еще и за то, что она скрыла от него на пять лет существование его дочери: ярость смешивалась в нем с желанием, которое он так долго запрещал себе испытывать.

На какое-то время он забыл обо всем — о напряжении последних часов, о чудовищной усталости, о боли, о ранах, об опасности. И о Светлане. На всей Земле были сейчас только они двое — Вероника, заливающаяся счастливыми слезами, утопающая в блаженстве, растворяющаяся в нем вся без остатка, и он — поверженный ее слабостью, благодарный, горящий неутолимым желанием.

— Какая она? — спрашивал Варяг, стоя под душем.

Вика терла ему спину мыльной мочалкой и чувствовала себя абсолютно счастливой.

— Смешная, — отвечала она, отмечая про себя огромные черные синяки и кровоподтеки, покрывавшие его тело. — Все время глупости разные говорит.

— Какие глупости?

— Говорит про себя, что она стройная, красивая и загорелая.

Варяг расхохотался:

— Ого! Скромностью не страдает?

— Ну да. Говорит, что хочет родить себе ребеночка, чтобы было с кем играть.

— А еще? — Было видно, что ему этот разговор доставляет истинное удовольствие — он похохатывал, поворачиваясь к Вике то одним боком, то другим.

— А еще говорит, что когда подрастет, то купит себе папу.

Варяг замер, повернулся к Вике. Его глаза смотрели серьезно.

— Имей в виду, — с расстановкой сказал он. — Как бы у нас с тобой ни складывалось, она теперь и моя дочь тоже.

— Слушай, — вдруг взорвалась Вика. — Ты собираешься вообще говорить мне, что с тобой случилось?! Что это за ссадины у тебя по всему телу, что у тебя с лицом, почему ты приехал, наконец?!

Владислав выключил душ. Протянув полотенце, Вероника выжидательно смотрела.

— Ты что, телевизор не смотришь? — спросил он, вытираясь.

— Не смотрю, — вызывающе ответила она. — Все эти гадости смотреть — чокнешься. Сам расскажи.

Он пожал плечами:

— Долгая история.

— А все-таки?

Не отвечая, он надел халат и вышел из ванной.

— Отец ведь из-за тебя в Америку поехал? — допытывалась она, ступая вслед за Владиславом. — Он еще там?

Варяг сел за стол, на котором давно был накрыт ужин на одного человека. Окинув взглядом блюда, Варяг выбрал салат и стал накладывать его в тарелку.

— Из-за меня, — глухо ответил он, пробуя салат. — Вкусно… Где сейчас твой отец, я не знаю, но когда я улетал, он провожал меня в аэропорту.

— Но раз ты здесь — значит, кто-то тебе помог? Разве не он?

Варяг опять не сразу ответил.

— Положи себе холодца, — сказала Вика.

— Угу. — Он доел салат и положил в тарелку холодец, обильно приправив его хреном. — Помог, — сказал он, отвечая на ее вопрос. — Только как-то странно. Меня арестовали в Шереметьеве, а потом… — Он проглотил кусок холодца: — Вкуснотища.

— Что — «потом»?

— А потом пытались убить.

Варяг, чтобы не очень пугать ее, сделал страшные глаза, будто пошутил, но Вика оставалась серьезной:

— Кто?

— Откуда я знаю? — беспечно отозвался он. — Дай-ка мне лучше какое-нибудь горячее, я весь день ничего не ел.

Вероника пошла на кухню, и Варяг, проводив взглядом ее точеную фигурку, двинулся за ней. Проследил, как женщина достала из духовки уже остывшую индейку, и, оторвав от нее ножку, быстро съел, прямо здесь же, подле плиты.

Глянув на Вику, с умилением любовавшуюся его аппетитом, он невольно улыбнулся. Затем вымыл руки, тщательно вытер их полотенцем и, сев на стул, притянул Веронику к себе. Вика опустилась на его колени, притянула его голову к себе и поцеловала прямо в разбитые губы. Тонкий халатик, который она накинула на себя в ванной, разошелся, и Варяг увидел ее упругое тело с нежной, бархатистой кожей, чуть вздрагивающий плоский живот, который уже выносил его ребенка, пушистый лобок и нежные груди со светлыми сосками. Варяг легко приподнял ее и сразу опустил, войдя в нее. Вика вскрикнула и тут же обмякла в крепких руках, подчиняясь движениям его тела. Он двигался нарочито медленно, стараясь уловить малейшие оттенки наслаждения, доводя ее до полного изнеможения, заставляя исступленно кричать и требовать от него продолжения.

Варяг проспал около трех часов.

Открыв глаза, он несколько минут лежал не шевелясь, старался ни о чем не думать, лишь только глубоко и равномерно дышал. Сконцентрировавшись на своем теле, чувствовал, как оно, получив весьма небольшой перерыв, вновь готово было к действиям. Варяг, выросший в тюрьме, привык отдыхать как хищник, — несмотря на чуткий сон, умел быстро восстанавливать силы. Ночь любви и несколько часов сна обновили его, наполнив мускулы свежей кровью и очистив сознание от усталости.

За окном стояла темень. Варяг посмотрел на часы, тихонько тикавшие на столике. Было без пяти восемь. С улицы не доносилось ни звука. Весь город отсыпался после бурно проведенных новогодних праздников — не слышно было даже дребезжания трамваев.

Осторожно, стараясь не разбудить сладко разметавшуюся во сне женщину, Варяг поднялся. В гостиной светилась гирляндой маленькая, аккуратно украшенная елочка. Варяг включил в ванной воду; пройдя на кухню, сварил себе чашку крепкого кофе и, прихватив сигареты, пепельницу и телефон, вернулся в ванную комнату.

Погрузив тело в горячую воду, прикурил сигарету, отхлебнул из чашки горячий кофе и, закрыв глаза, блаженно потянулся в ванне.

Голова теперь снова была ясной, события прошедшего дня стали выстраиваться в единую систему, в которой, правда, было еще слишком много неизвестных.

Но главное — он вспомнил.

Одно странное предложение, которое получил в Америке еще до убийства Монтессори. Это был вечерний телефонный звонок. Незнакомый мужской голос, попросивший господина Игнатова, сообщил, что некие силы, обладающие большим влиянием в России и за рубежом, делая ставку на него, предлагают выгодное сотрудничество. Казалось, ничего особенного в этом звонке не было — Варягу и раньше поступали подобные предложения — от откровенных фашистов до левых демократов. Но он, не вдаваясь в подробности, тактично посылал подальше всех политических деятелей.

Но последний звонок чем-то насторожил Варяга. Предлагая сотрудничество, незнакомец сделал намек на Нестеренко. Мол, старое поколение неправильно сориентировано в политике, пора уступать место молодым, а не опекать их с утра до ночи, подталкивая в нужную старому поколению сторону. Варяг почти грубо отшил непрошеного советчика, а после, когда завертелась его российская и американская эпопея, напрочь забыл об этом звонке. Похоже, что забывчивость может порой стоить свободы или даже самой жизни. И уж совсем непростительным было то, что Варяг не сообщил об этом звонке Нестеренко, который, подняв по тревоге свои могучие связи, наверняка смог бы выяснить, что за шевеление возникло в теневой российской политике, или же убедиться в том, что звонок пустой, не представляющий собой интереса.