— Пашá, смотри к каким выводам мы пришли! — Фарук говорил с ударением на последний слог, «пашá», и это звучало, как «ваше превосходительство». Но сейчас мне было не до смеха. — Значит, твои ребята точно не заблудились. Их точно не задержал наш патруль. Все патрули с нами на постоянной связи и в любом случае не сделали бы этого без нашего разрешения — о вас здесь все знают. Твоих ребят вряд ли похитили крестьяне или случайные люди. Американские ботинки, отпечатки которых вы видели, поступили к нам только в начале недели, и на черном рынке их пока нет.

Фарук засмеялся — темперамент не обманешь, природная веселость брала верх, несмотря на грустную ситуацию. Я нехотя улыбнулся ему в ответ.

— И кто тогда это мог сделать?

— Варианта ровно два. Или талибы — но они стоят на запад от города, а вы были на востоке. Или кто-то из своих. Ты сам понимаешь, люди бывают разные. Тем более когда идет война. Мы очень строго наказываем за мародерство, но время от времени всякое бывает.

Я знал. Пайса! Пайса!

— Зачем похищают людей? — стал рассуждать я. — Это имеет смысл, только если ты можешь запросить выкуп или поставить другие условия. Для этого нужно быть в относительной безопасности — незаметным или вне подозрения. А у меня ощущение, что здесь все на виду. Хотя местные, может, и нет.

Местные точно нет! Если, конечно, командир Гада выполнил свое обещание и выкрал для меня «Слезу дракона».

Тут на меня накатил настоящий приступ тошноты. Мне часто приходится ежиться, когда профессиональные требования не вписываются ни в какие, даже самые гибкие и терпимые моральные рамки. Что за поганая работа! Нет, правда! Вот я сижу здесь и жду помощи от людей, которых я хитростью пытаюсь лишить их национального достояния. Может, Гада меня и надует, но я-то со своей стороны сделал все, чтобы выкрасть камень. Нет, по приезде в Москву я потребую, чтобы Масуду поставили безвозмездно целую эскадрилью. Хотя кто меня будет слушать? М-да… Тогда уж лучше пусть эта гада меня обманет.

Доктор Абдулла и Фарук совещались на дари.

— Честно говоря, мы пока не понимаем, какой смысл было похищать двух журналистов, — сказал доктор Абдулла. — Спрятаться здесь негде. Ночью все дороги перекрыты, а с самого утра мы начнем прочесывать и город, и окрестности. Поверьте, мы бросим на поиски ваших друзей столько сил, сколько сможем.

— Чем я могу помочь? Я мог бы запросить помощь в Душанбе. Не знаю, смогут ли они, но попытка не пытка.

— Зачем? — Голос доктора Абдуллы звучал мягко и тихо, как у Масуда. Он, похоже, бессознательно подражал своему учителю. — Нам нравится, когда русские приезжают сюда, как вы…

Бедняга, знал бы ты!

— А не как тогда, на танках, — заключил доктор Абдулла.

Мы распрощались. За мной заедут рано утром, когда начнется операция.

— Я сейчас распоряжусь, чтобы тебя довезли, — сказал Фарук, выходя вслед за мной.

— Не надо, я не боюсь! И дорогу отсюда я уже хорошо знаю.

— Нет-нет, мне так лучше будет спаться.

Мы вышли во двор. Ночная свежесть окончательно разогнала туман, и под яркими звездами было почти светло. Одинокая фигура отделилась от крыльца штабного дома — это был командир Гада.

Мне бы это в голову не пришло, настолько это могло показаться подозрительным, но Фарук тут же окликнул его по имени. Вернее, по должности и фамилии — командир Гада.

Короткие переговоры, и Фарук повернулся ко мне:

— Это — командир Гада из отряда, в котором вы снимали, знаешь его?

Я кивнул.

— Он как раз направляется к себе в казарму и доведет тебя до самой гостиницы.

— Ну, хорошо. Спасибо.

Фарук засмеялся:

— Выше голову! Все будет хорошо.

— Иншалла!

Мы с Гадой, нагнувшись, прошли под шлагбаумом и повернули на улицу, вдоль которой справа тек арык. Она вела прямо к казарме и нашему гостевому дому. Лежавшая у бетонного забора крупная худая дворняга с вырванными клочками шерсти по всему телу поднялась и затрусила нам вслед. Гада дождался, пока мы выйдем из зоны слышимости, и тут крепко сжал мне руку повыше локтя. Что точно он говорил, я, естественно, не понимал, но смысл сообщения был ясен. Его сын был на свободе и всем доволен. А раз он доволен, доволен и отец. Наверно, Лев сказал, что маршрут хорошо кушает, чисто случайно — парень был где-то у родственников.

Я надеялся, что здесь командир Гада докажет, что и он выполнил свою часть договора. Но он лишь перешел к интересующей меня теме — я различил слово «замарод». А дальше он все говорил и говорил с той же горячностью и тем же благодарным блеском в глазах, как когда радовался разговору с сыном.

— Подожди, подожди, отец! Песар…

Как сказать «на свободе» я не знал.

— Душанбе, — подсказал мне предводитель басмачей. Для него название этого города явно было синонимом освобождения.

— Песар — Душанбе, — согласился я. — А замарод?

Гада снова изверг на меня горячий поток словесных убеждений. Он хватал меня за руку, отпускал ее, чтобы ударить себя в грудь, и тут же хватал снова, чтобы я поверил его искренности.

— Хорошо, я верю тебе, что ты не собираешься меня обмануть, — сказал я, добавив про себя «пока твой сынок не окажется здесь, в Талукане». Хотя командир Гада не мог понять не только моих мыслей, но и моих слов, я верил в силу интонаций и возможность считать множество других кодов на лице говорящего на чужом языке. — Я верю тебе, верю. Просто скажи мне, когда?

Как же на дари будет «когда»? Вот «сколько» я запомнил, хотя приехал сюда не за покупками, а более полезное слово забыл. Меня выручила именно мысль о покупках, подсказав нужное слово.

— Так когда? Фардо?

— Фардо! Фардо! — без секундного замешательства подхватил Гада.

Из дальнейших размышлений я понял только слово «Рамадан». Он что, ждет конца Рамадана, чтобы в суматохе последнего ужина завладеть камнем? Но мы же должны улететь до вечера. Хотя кто мы? Хорошо, ребята утром найдутся, нам к концу дня улетать, а камня у меня так и не будет.

Я даже остановился. Собака, по-прежнему бежавшая за нами трусцой, тоже встала и приветливо махнула хвостом из стороны в сторону.

— Нет, слушай! — перехватил я руку Гады. — Фардо я, — я ткнул себя в грудь, — Илья, — я изобразил кинооператора начала века, крутящего ручку камеры, — и Димыч, — я подхватил с земли две несуществующие тяжелые сумки, — Душанбе. Рамадан хлясс, — добавил я по-арабски, — мы — Душанбе.

— Фардо: замарод — Душанбе, — на таком же ломаном дари, как и я на русском, сказал Гада, показывая руками, что сначала изумруд, а потом отлет.

Я положил ему руку на плечо.

— А что я еще могу сделать, отец? Ты же сам понимаешь, что твой сын пока в наших руках. Будем надеяться, что никто никого не обманет.