… В самой Москве началась новая эра. Охота за долларами открыта и в «Динамо». Закрытые теннисные корты уступили позиции приватному клубу «Петровский парк». Годовой взнос составляет от шестидесяти до семидесяти тысяч рублей, при том, что средняя зарплата советского гражданина -400 рублей в месяц. Там несколько лет назад играл в теннис и парился Юрий Чурбанов, зять Брежнева, который сейчас находится в заключении. Сейчас там играют и парятся нувориши Москвы. Охотничьи угодья «Динамо» тоже стали доступны для имущих клиентов, оплачивающих счета валютой.

… «Ни у кого нет интереса, чтобы «Динамо» исчезло», — заявляет Валерий Сысоев. Сидя в пластмассовых креслах гигантского стадиона, где легендарный Яшин заставлял публику ликовать, он смотрит плохую игру мужчин, которые составляют посредственную украинскую команду. Жалкая ничейная партия не дает ему забыть свои заботы. Член КПСС, народный депутат, генерал КГБ не имеет никакого желания стать членом оргкомитета по ликвидации общества. Лично он должен многое потерять…»

* * *

Сразу после выхода журнала мне позвонила из Рима генеральный секретарь UCI Карла Джулиани и сказала: «Господин президент, а мы, оказывается, многого о вас не знали…»

Потом в репликах, которые пошли в спортивной прессе, были даже вопросы, адресованные главе МОК Хуану-Антонио Самаранчу: как вообще могло получиться, что столько лет у него под боком — в высшем руководстве международной спортивной федерации — находился генерал КГБ?

Тема, безусловно, была щекотливой, а для того периода времени — так просто взрывной. Никто же не знал предыстории. В частности того, что я никогда в жизни не занимался оперативной работой, а получил генеральские погоны, поскольку «генеральской» была сама должность председателя «Динамо». Но я по-прежнему до конца не понимал, что вокруг меня происходит. Почему так стремительно вокруг образуется совершенно осязаемый вакуум? И главное — что со всем этим делать?

В конце сентября я почувствовал себя совсем плохо — не было физических сил. Продолжал чем-то заниматься, куда-то ходил, но в буквальном смысле еле передвигал ноги. В таком состоянии дотянул до двадцать седьмого декабря и все-таки решил обратиться к врачу.

Врач, который дежурил в поликлинике в тот день, был не моим участковым, поэтому на все жалобы, что очень сильно болит спина и отдает куда-то под лопатку, просто распорядился дать мне каких-то таблеток, не сделав даже кардиограмму. Из поликлиники, понимая, что никуда просто не доеду, я зашел на работу к приятелю, чей офис располагался поблизости, выпил у него литра два воды, поскольку во рту постоянно сохло, отсиделся до вечера, немного пришел в себя и все-таки добрался домой. Поскольку лучше мне не становилось, наутро я все-таки вызвал врача, и лишь тогда мне сделали кардиограмму. И немедленно отправили на скорой в госпиталь — в реанимацию.

Пока в госпитале оформляли все бумаги, я упорно отказывался признавать, что чувствую себя совсем паршиво, пытался шутить на тему, что под Новый год ни в одном госпитале не найдешь приличного врача, а значит, и ложиться в больницу нет никакого смысла, но начальник медицинского отдела, с которым я был в хороших отношениях, принес мне лист бумаги и ручку, чтобы я написал расписку об отказе от госпитализации, и вполголоса произнес: «Валерий Сергеевич, ваше право поступать как угодно, но я бы категорически не советовал…»

В реанимации я провел тогда четырнадцать дней. При первом же обследовании на сердце обнаружился довольно большой рубец от перенесенного на ногах инфаркта средней тяжести и еще два рубца поменьше.

Эти четырнадцать дней стали для меня очень непростым испытанием. Когда лежишь практически без движения, опутанный проводами, а из палаты через день кого-то увозят на погост, сразу начинаешь как-то переосмысливать собственную жизнь, смотреть на нее под иным углом. Тем не менее, я выкарабкался. 15 января меня перевели в общую палату, а уже на следующий день меня навестил Шамиль Тарпищев, который привел с собой Бориса Федорова, ставшего впоследствии вице-президентом Национального фонда спорта. Тогда я, собственно, впервые этого человека и увидел.

Еще до путча у меня набралось довольно много наработок по теме всевозможных спортивных фондов. В том числе по Национальному спортивному фонду США, с деятельностью которого меня познакомили во время какой-то командировки в Колорадо-Спрингс. И я, понимая, что с моим состоянием здоровья выбраться из больницы смогу еще нескоро, сказал Тарпищеву:

— Ты ведь очень близок к Борису Ельцину, считай, у самой «кровати» стоишь, возьми эти бумаги — вдруг пригодятся?

На самом деле все эти наработки я хотел реализовать сам — в «Динамо». Но уже не думал, что общество вообще сохранится в каком-либо виде, если уж перестал существовать Советский Союз.

* * *

Пленум по роспуску Центрального совета «Динамо» был назначен на 18 января, и мое участие там не предполагалось в принципе. Я же приехал, уговорив врача отпустить меня из больницы хотя бы на несколько часов. В одиночку меня, разумеется, не отпустили, поэтому врач поехал вместе со мной — сидел в зале.

Решение поехать на Пленум оказалось совершенно правильным даже с той точки зрения, что лежать в палате и пассивно ждать, чем все закончится, могло бы оказаться для меня непосильным испытанием — вполне мог вообще не дожить до вечера. Драка между организациями, которые входили в ЦС «Динамо», оказалось остервенелой. Особенно неистовствали украинцы. По сути уже тогда я на практике увидел все то, что будет происходить в отношениях между нашими странами спустя десять с лишним лет. Но мне, тем не менее, удалось добиться решения не распустить общество, а создать рабочую комиссию, чтобы потом уже на новых условиях сотрудничества и взаимодействия найти новую форму организации.

На тот момент я полагал, что это было бы правильно.

Точно так же в бытность заместителем Марата Грамова в Спорткомитете, я спорил с ним, когда процесс разрушения стал затрагивать олимпийское движение — даже сделал проект нового устава ОКР, где предусматривалось автономное, но не раздельное существование России и всех республик, включая прибалтийские. Грамов, помню, сказал мне тогда в сердцах: «Вот и езжай в свою любимую Прибалтику, раз тебя там так любят!». Я же упорно продолжал гнуть свою линию, считая, что в любом сотрудничестве все строится точно таким образом, как в браке: даже расставаясь, нужно стараться сохранить максимально хорошие отношения.

* * *

С возрастом я понял одну очень простую и очень важную вещь: что бы ты ни сделал в своей жизни, все это обязательно к тебе вернется. Свои проступки ты несешь с собой всю жизнь и рано или поздно будешь обязан за них заплатить. Я очень сильно переживал свой первый развод, считал себя виноватым и перед женой, и перед сыном. Из дома ушел тогда с чемоданом, оставив квартиру своей уже бывшей семье.

Много лет спустя сын спросил меня о причинах, по которым я ушел. Я не ответил, считая, что это — слишком личный вопрос, который может касаться только меня и его матери. Но спросил Бориса: