Смирнов потом несколько раз упоминал в своих интервью о том, что в Москву в связи с бойкотом приезжал Самаранч, но никто из высших руководителей его так и не принял. Но Самаранча в Политбюро и не могли принять, учитывая его франкистское политическое прошлое. Позиция партийных органов в СССР в этом вопросе была достаточно жесткой и автоматически становилась позицией партийных органов большинства социалистических стран.

Жизнь в ЦК вообще текла исключительно по своим, порой очень циничным законам. Вот лишь один пример: когда Сергей Павлович Павлов был первым секретарем ЦК ВЛКСМ, Эдуард Шеварднадзе занимал такой же пост в ЦК комсомола в Грузии. Понятно, что они много общались и были в дружеских отношениях. После работы в Спорткомитете Павлова отправили послом в Монголию, затем — в Бирму, а Шеварднадзе стал министром иностранных дел. И когда Сергей Павлович вернулся, тот даже не захотел с ним встречаться — не принял. Почему — понятно: по понятиям Политбюро, Павлов был уже изгоем, битой политической картой. Встретишься с таким — а вдруг попросит о чем-то? Придется обещать. Ну и зачем?

Сам я сохранил в себе больше позитивных встреч с властью, нежели негативных. Негативные старался сразу вычеркнуть из памяти, хотя их было достаточно. Например — знакомство с Юрием Чурбановым.

Я тогда еще был замом у Богданова в «Динамо», Петр Степанович и попросил меня однажды научить Чурбанова играть в теннис. Деваться было некуда, я же офицер. Как-то мы сидели с Юрием Михайловичем на теннисном корте, разговорились, и он вдруг говорит: мол, так давно у матери не был…

Я спросил:

— А она где живет-то?

— Да здесь недалеко, — отвечает, — на «Соколе».

Меня это убило, честно. Просто вот растоптало. Я был страшно удивлен этим, думаю: ну, мало ли, может, какие-то отношения не сложились, или вето какое в связи с женитьбой на Галине Брежневой на человека наложено. Так бывает, конечно, что ребенок, переехавший в город и чего-то там добившийся, начинает стыдиться своих сельских родителей. Просто у меня никогда не было этого комплекса, напротив, я всегда подчеркивал и старался сохранить в себе то, что мне дала мама. А тут — такое…

Вторая наша встреча с Чурбановым могла обернуться для меня и вовсе плачевно. В МВД заместителем министра тогда был Борис Тихонович Шумилин. Участник войны, белорус, уже достаточно пожилой человек удивительно тонкой душевной организации — из породы людей, с кем хочется быть рядом, хочется их слушать и самое главное — у них учиться. На стадионе шла реконструкция, я был за руководителя, поскольку Богданов уехал в отпуск, и вип-ложу мы переместили в обычное помещение, сделали там отдельную выгородку. Вместо стульев поставили самые обыкновенные солдатские табуретки — тяжеленные, с дыркой посередине, чтобы было удобнее рукой брать, накрыли их чем-то мягким, чтобы гостям сидеть удобнее было.

В общем, идет матч, команда «Динамо» проигрывает 0:1. В этот момент в ложе появляется со всей своей свитой Чурбанов и начинает с порога, при всем народе крыть Бориса Тихоновича в этой выгородке последними словами. Тот стоит, ничего не отвечает — только желваки ходят.

У меня, честно скажу, в глазах в тот момент помутилось. Рядом стоял Николай Александрович Шашков — контр-адмирал, председатель спорткомитета Министерства обороны, и я чувствую, он меня за руку как клещами схватил и шепчет:

— Валера, ты одурел совсем? Брось немедленно!

А я, оказывается, уже в табуретку вцепился и от пола ее отрывать начал, чтобы в Чурбанова запустить.

Так что Шашков меня тогда реально спас.

* * *

На Игры в Лос-Анджелес советская делегация все же поехала. В эту команду входили все наши представители в международных спортивных объединениях: президенты и вице-президенты федераций, судьи, члены всевозможных комиссий, переводчики. В том числе, Смирнов. Руководителем делегации решением ЦК назначили меня. Хотя ехать на те Игры я и без этого должен был по любому — как президент Международной федерации велоспорта.

В один из дней Игр ко мне обратились Самаранч и Хорст Дасслер. Была исключительно частная встреча — совместный ужин в ресторане, на котором присутствовал еще один крайне интересный для меня персонаж — глава оргкомитета предстоящих Олимпийских игр в Сеуле корейский генерал Ро Дэ У. Впоследствии — перед самыми Играми-1988 — он стал президентом республики Корея, преемником бывшего военного президента страны генерала Чон Ду Хвана.

В ходе этого ужина Самаранч спросил:

— Как считаете, СССР будет участвовать в Олимпийских играх в Сеуле?

Сейчас уже известно, сколь серьезное влияние на Самаранча оказывал Дасслер. Игры в Сеуле открывали дверь на Олимпиады для представителей профессионального спорта, а значит — и для спортивного бизнеса. Животрепещущий интерес Хорста, как и Ро Дэ У, к этому вопросу был мне абсолютно понятен, но Самаранч своим вопросом сильно поставил меня в тупик: я же не мог отвечать за возможные решения Политбюро? Все это я постарался тогда объяснить, добавив, что мой ответ в этой ситуации был бы скорее положительным, нежели отрицательным.

С собой мне Самаранч дал тогда письмо с просьбой донести его до нашей власти. Вскоре после возвращения в Москву мне предстояло вылететь в Барселону, где после Олимпиады традиционно проводился чемпионат мира по велосипедному спорту по видам, не входящим в олимпийскую программу. То, что Самаранч с Дасслером там меня из-под земли достанут, было для меня совершенно очевидно. Поэтому я постарался не откладывать просибу Самаранча в долгий ящик, пришел к своему куратору Филиппу Денисовичу Бобкову — бывшему первому заместителю Юрия Андропова, в ведении которого были вопросы культуры и спорта — и спросил, как мне себя в этой ситуации вести. Бобков и посоветовал:

— Не говорите «да», но дайте понять, что вопрос рассматривается в позитивном ключе.

Телефон зазвонил у меня в номере минут через 15 после того, как я зашел туда с чемоданом. Звонил Дасслер. Сказал, что находится в загородном доме Хуана-Антонио, поинтересовался судьбой письма. Выслушал мой ответ, сказал «спасибо» и повесил трубку.

Когда в стране началась экономическая перестройка, мы в руководстве прекрасно понимали, что «Динамо» может просто не уцелеть в своей прежней экономической форме. Поэтому и собирали всевозможные наработки — с тем, чтобы найти оптимальный вариант реорганизации общества, если такая необходимость возникнет.

Самой экономически бедной в обществе «Динамо» была Россия. Политики любили говорить о том, что Россия всех кормит, но в «динамовской» реальности дело обстояло совершенно иначе. На российской территории находилось три — четыре достаточно убогих предприятия, в то время как основные производства базировались на Украине и в Белоруссии, поставляя продукцию во все республики и Россию в том числе. Можно просто перечислить: львовская лыжная фабрика, ворошиловградский металлообрабатывающий комбинат, который производил коньки, всевозможные полозья, оружие для фехтования, под Киевом имелось пластиковое производство, одесская фабрика изготавливала спортивный трикотаж — и так далее. Понятно, что когда пошел развал и дележ страны, республики первым делом ухватились за свои производства и приватизировали их.