Вака, яростно расчесывая тело:

— Вот чешусь. Это нервы. Веришь? Мне уже наплевать, сколько дадут, лишь бы на зону поскорей.

У хохла была особенность: оговорив все детали, решив все тонкости, посоветовавшись со всеми, в самый последний момент поменять свое решение и сделать все точно наоборот.

12 декабря. С удивлением для себя обнаружил, что люди помнят прошедшие события не так, как они происходили в действительности, а так, как они запомнились, как остались в памяти. Вполне вероятно, что это касается и меня. Несколько человек, вспоминая одно и то же виденное ими событие, вспоминают противоречащие друг другу детали. При этом каждый настаивающий на своем видении, повторюсь, отличающемся от других, не врет, не лукавит, он искрен и готов поклясться, что так оно и было. Событие ему запомнилось именно так. Вполне возможно, что все утверждения очевидцев могли вообще не случиться в реальности, могло быть вообще по-другому. Отсюда и выражение «врет, как очевидец».

Теперь понятно, почему история считается самой фантастической наукой.

Зеки долгопамятны. Самую долгую память оставляют по себе именно отрицательные поступки или явления.

«По возмоге», так здесь говорят, то есть по возможности.

Вежливость и хорошее отношение часто принимают за слабость.

Активность по своей сути — агрессивна.

Система — это машина, в которую можно сесть, из нее можно выйти, но невозможно остановиться или перестроиться на ходу.

Все зависит от точки зрения, от угла зрения, а еще от места, с которого смотрят.

Иногда стремление к результату важнее, чем сам результат. Это суть церкви, суть школы и многих других институтов, включая и социальные.

Все говорят, учат и объясняют, что людей надо любить. Так почему же я, добрый и жалостливый по натуре человек, после двух с лишним лет нахождения в тюрьме, не испытывая злости, трезво вижу, что две трети окружающих меня людей можно и нужно без жалости отправить в топку — и от этого выиграют буквально все. Прежде всего общество, ибо эти две трети ничего, кроме зла, глупости и опасности, для общества не представляют. Жрут, гадят, заражают, угрожают, воруют, убивают, берут взятки. И все за счет общества.

И снился мне сон. В огромном помещении с бассейном, где ряды зрительских кресел поднимаются от кромки воды прямо к высоченному потолку, завелся тетерев. Директор бассейна, женщина, просит избавить помещение от этой напасти. Мы были вдвоем. Кто второй — в памяти не осталось. Второй заверяет директора, что это не проблема и сейчас мы с этим тетеревом разберемся. Он громко, на все помещение начинает кукарекать. Во сне почему-то всем известно, что тетерева ведутся на петухов. Сразу же где-то под самым потолком раздался звук хлопанья крыльями и появился большой белый тетерев (хотя, может, это был и не тетерев; знать бы еще, как они выглядят, короче, большая птица). Тетерев снизился и приземлился на ближайшее кресло. Появилась возможность взять его голыми руками, но при нашем приближении тетерев вспорхнул и полетел. В руках моего напарника появилась рогатка, и не просто, а с прицелом. Причем через прицел было видно, как тетерев стремительно набирает высоту. Шарик, выпущенный из рогатки впился в тело птицы, и она, сбившись в полете, сделала плавный круг и попала мне в руки.

С бодрым бухом! Пьянству — бой. Блядству — хуй!

И рассказывал один лично знающий его человек, говоря простым языком, подельник, про Сашу Пустовалова, Сашу Солдата. Приехали они в Салоники. Македонский встретил их, как родных:

— Здорово, единомышленники.

Обнялись. На радостях Македонский подарил Солдату полотенце с мотоциклом Harley Davidson. Вот в этом полотенце Солдат и скинул Македонского с обрыва, предварительно завернув в подарок. Сам Солдат говорил, что задушил Македонского. Возможно, комплекция у них была одинаковая. Возможно, но хлопотно. Вернувшись на виллу, Солдат обнаружил, что его подельники не смогли до конца расправиться с «мисс Россия». Девушка была еще жива.

— Вы че, нормально убить не можете?

Солдат размозжил ей гортань, расчленил, сложил части в пакеты, а от пакетов избавился, выбрасывая их из окна движущегося автомобиля.

Греческая полиция, обнаружив эти пакеты, потом заявила, что это дело рук русской мафии, никто больше на такое не способен.

— У меня еще заточка (лицо) выкупная.

Свидетель на суде, впав в сильное волнение, перепутал судью с князем и упорно называл его не «ваша честь», а «ваша светлость».

— Адвокат Михайлов, номер удостоверения такой-то.

Судья:

— Садитесь.

К секретарю:

— Все же хотелось бы узнать: адвокат Михайлов вызывался?

Опять встает растерянный Михайлов:

— Адвокат Михайлов, номер удостоверения такой-то.

Судья:

— Понятно. Садитесь.

К секретарю:

— Так я не понял, адвоката Михайлова не предупредили, что ли?

Свидетель обвинения на все вопросы прокурора и суда отвечал одно и то же:

— Ничего не помню, прошло слишком много времени.

— Где, эксперт, фотографии, по которым вы делали экспертизу?

— Где, где. В Караганде.

12 декабря. Продолжает болеть нога. Колено распухло страшно.

— Так дай мне книгу же.

— Какую?

— Такую… историческую, но не то что художественную… историческую.

— Нет у меня.

— Тогда дай что-нибудь такое… как вот ты читаешь сам.

— Я читаю Достоевского, «Бесы».

— Бес чего?

— Бес того. Хочешь «Подростка» Достоевского?

— А кто у него был отец?

— У кого?

— Ну, вот у этого, что ты назвал.

На голубой коже небосклона шрамом проявился инверсионный след самолета. И пошла стальная блестящая игла штопать голубое полотно неба. Боже, как красиво! Особенно ярко на фоне гадких стен прогулочного дворика.

Из кабинета «лепилы» доносилось: «Если это вышло на яйца, то надо их полоскать марганцовкой. Так что ничего страшного, полощите».

— Надо закинуть витамины в мозг.

2 января. Тихо справили Новый год. Затянули три литра спирта и по-братски употребили. Все без иллюзий, пили только избранные: братва и наша семейка. А наша семейка — это бравый полковник, одно время был комендантом Грозного, Вован и я. Тюрьма на праздники вымерла.