Он писал про старый чердак. Семья с черно-белых фотографий оживала, у детей и взрослых появились имена, женщины нарядились в платья из старого сундука, малыши играли в найденные на чердаке игрушки. Все в этой семье жили обычной жизнью: радовались и ссорились, ездили на пикники, грустили, болели, отмечали праздники, пекли пироги и воровали варенье. И только девочка, звавшаяся реальным именем Ада, бродила одна среди склянок и засушенных трав, подолгу перебирала бабушкины и мамины украшения, разглядывала старинные книги и тихо напевала песенку: «Раз, два, сорная трава…» И всю эту придуманную жизнь сопровождал пронзительный с хрипотцой блюз.

Он поднялся из-за стола, когда над лесом стал потихоньку распускаться рассвет, съедая серую туманную дымку. Из окна тянуло влагой. Тело затекло и болело. Дима потянулся и почувствовал ломоту во всех суставах. Ужасно, просто невыносимо захотелось спать. Глаза закрывались на ходу, он еле дошел до соседней двери, чтобы упасть на кровать, и как только положил голову на подушку, сразу заснул. Но спал недолго и проснулся мокрый от пота. Не мог выбраться из-под одеяла, запутавшего его со всех сторон. Полежал немного, отдыхая после этой краткой борьбы и прислушиваясь к своему сердцу, которое колотилось в каком-то слишком учащенном ритме. Прошло десять, а может, двадцать минут, и стало понятно, что ему уже не заснуть. И он пошел и стал шарить в саквояже. Вытряхнул из него все содержимое и перерыл его. Прочитал еще раз письмо, бросил. Пожелтевший листок спланировал и упал на пол к ногам. «Ну да, она же сказала, что оставила мне только одну ампулу».

Спустившись на кухню, он допил остатки вина. Есть совершенно не хотелось. Оставалась спасительная трава в коробке. На самый крайний случай. Последние сигареты он выкурил вчера. Вино немного накрыло. Он пошел и лег на диван в гостиной, укрывшись пледом, и попытался задремать. Не получилось. Тяжелые мысли ползали в голове, как змеи. «Она узнала про Оксану. Хитрая сука. И теперь мстит мне. Что же это за лекарство, после которого такой отходняк? Может, это ни хера не лекарство, а что-то посерьезнее? Я что, подсел? – Он подумал об этом и не захотел верить в свою теорию. – Трава, бухло, неизвестные стимуляторы, одинокий дом. Кто хочешь сойдет с ума и повесится. Может, тот парень тоже изменял ей?» Стало невыносимо тоскливо.

Дима захотел перечитать рассказ, который написал ночью. Сел на диван и скользил взглядом по перекошенным строчкам, откидывая один листок за другим, пока не прочитал все. «Полная херня! Бездарь. Какая тупость! Розовые сопли. Убожество!» – Он в бешенстве рвал листки и топтал их ногами. Разрывал руками и зубами на мелкие куски, кидал. Когда он обессилел, небольшое пространство у дивана покрылось белыми обрывками. «А ведь ночью все казалось таким прекрасным!» Дима сел на диван, прикрыл лицо ладонями. Тело вновь ломило и потряхивало. Потом вспомнил про коробочку с таблетками. Она валялась у растерзанного саквояжа. Он высыпал их на ладонь и съел все, просто разжевав без воды. Он ждал хоть какого-нибудь эффекта. И дождался. Еще большего раздражения и отчаяния. Что такое таблетка анальгина и аспирина против страшной тоски, такого расколбаса и этой везде проникающей ломоты? Еще есть трава. Очень хотелось. Но он решил приберечь ее на крайний случай. Когда станет совсем невмоготу.

«Неужели я подсел?» – думал он, то полулежа, то сидя на маленьком диване, и заставлял себя тянуть время до того невыносимого момента, когда он разрешит себе скрутить тоненькую бумажку. Ведь неизвестно, что Ада вновь задумала и когда приедет, а травка будет последним средством, которое поможет ему хоть сколько-нибудь забыться.

Дима встретил рассвет в спальне. Он лежал на боку, лицом к окну, и пустым взглядом следил за медленно зарождающимся утром. Он не помнил, когда ел последний раз, когда умывался. Один раз его снова стошнило, и он скинул несколько зацепившихся за остриженную бороду ошметков на пол. Не замечал пота, пропитавшего его одежду и волосы – они прилипли ко лбу и к шее, из носа постоянно текло и над верхней губой в усах засохло. Он ничего не вытирал. Сильно хотелось пить, но он не мог подняться – лежал и думал о смерти, вновь и вновь воскрешая в памяти картинки московской жизни. Он просил прощения у родителей и не замечал, как слезы текут по его щекам. Никогда он не испытывал по ним тоски, а тем более такой вселенской. Вспомнил про Юлю. Но даже сейчас, на самом дне своего депрессняка, он не испытал никаких чувств, кроме вины и стыда. «Зачем я жил с ней, если никогда не любил? Мне было удобно, что она так сильно любит меня? Мне это льстило, придавало уверенности, позволяло упиваться своей властью? Продался за поклонение и бытовой комфорт? А потом продался Аде. И теперь она упивается своей властью. Я сдался. Жалкое, пустое ничтожество. Юля, которая столько плакала и страдала, сильнее меня в сотни раз. А я дерьмо, полное дерьмо. Со всеми своими убогими амбициями, с кучей комплексов. А как самоуверенно начал. Но Ада раскусила меня с первого же щелчка. Лучше сдохнуть». Он перевел глаза с уже ставшего светлым неба на портрет напротив: «Похоже, я проиграл».

Кира впервые испытывала такие чувства. Ведь если не считать Васи из прошлой жизни, с которым она встречалась, просто чтобы не казаться белой вороной и еще оттого, что он не был ей противен, ничего больше у нее в жизни не было. Когда от случайного прикосновения ток проходит по всему телу и заранее прощаешь все, что при обычном течении жизни напрягало бы и раздражало. Кира, конечно же, не осознала, что влюбилась в него сразу, там, у могилы, как только увидела. Не стала его расталкивать, чтобы спросить, что произошло и где болит. Просто сразу поняла на инстинктивном уровне, что надо его спасать. Тащить тяжеленное тело, укладывать на диван, отпаивать бульоном, убирать и выслушивать брань – не вопрос. Заранее оправдывать все, что казалось ей странным. С какой радости он «упал» на нее, когда она разговаривала по телефону. «Захотелось подойти, потому что она красивая». Странное объяснение в сложившейся ситуации, но ей было все равно. Он сказал это, и она поверила и стала абсолютно счастлива. Настойчивые просьбы убрать машину тоже не вызывали у нее никаких подозрений. Потому что он самый лучший. А с учетом того, что ей никогда не приходилось испытывать таких чувств, она их не анализировала, а просто следовала тому, что ощущала внутри себя. В ней проснулась влюбленность, которая давала энергию, и ничего невозможного для Киры не существовало.

Она вновь сбежала вниз, сделала ему укол, обследовала комнаты, нашла в бойлерной стиральную машину, заложила туда грязное белье и включила. Машинка набирала обороты, и вдохновение Киры усиливалось вместе с нарастающей скоростью раскручивающегося барабана. Она спасет его, она дождется хозяйку, сделает самую красивую спальню в мире, и отец будет ею гордиться. Потом она заберет маму, они будут жить в Италии в какой-нибудь уютной квартирке, и она станет рисовать, как всегда мечтала. Хозяйка… Как она могла забыть. Между ними точно что-то есть… Кира так и не расспросила его подробно, как он сюда попал. Но некоторые его фразы и загадочное выражение лица, когда они обсуждали бардак в спальне, говорили сами за себя. Чувство острого счастья растаяло быстро, как снежный ком, внезапно перенесенный в раскаленную пустыню. Барабан сбавил ход и замер. Все, что казалось таким легким и естественным, в одну секунду стало сложным и надуманным. Надо поговорить начистоту, решила она. В спальне на спинке стула висел женский спортивный костюм. Повинуясь необъяснимому желанию, Кира его надела.