По мере того как Каррейра говорил, комиссар записывал показавшиеся ему интересными сведения, а также собственные выводы, на которые наталкивала его полученная информация. Таких выводов к настоящему моменту было три; кроме того, они дополнялись утверждением, представлявшим собой своего рода следствие из сделанных заключений.

Первый вывод состоял в том, что если все останки помещались в три сосуда, то совершенно очевидно, что обнаруженных костей было совсем немного.

Второй — что кости эти сами по себе не могли быть большими, если все три сосуда вместились в одну урну, судя по всему, не таких уж внушительных размеров.

Третий — что если речь идет о столь крохотных фрагментах костей, то вряд ли они могли служить достаточным основанием для определенных и категорических выводов.

И наконец, главное состояло в том, что, по идее, вряд ли могло произойти нечто из ряда вон выходящее, если бы София осуществила свое намерение и порылась в этих костях… в сугубо научных целях, с применением новых разработок, появившихся в данной области за период с 1885 года.

Вряд ли она смогла бы привнести нечто новое в то, что уже и так было известно, но что Святая Мать Церковь, в силу привычных для нее осмотрительности и благоразумия, считала нужным хранить в строжайшей тайне, дабы не поколебать веры истинных католиков.

Пока Салорио предавался этим рассуждениям, Каррейра продолжал свой рассказ:

— Официально урну в последний раз открывали спустя несколько лет после обнаружения мощей. Поводом для этого послужила не слишком удачная попытка покрыть ее серебром, что удалось сделать лишь частично, ибо задняя часть урны так и осталась без покрытия. Не помог даже объявленный сбор средств среди населения; в общем, у капитула закончились деньги, и урна, предохраняющая апостола от нескромных взоров верующих, так и осталась полуодетой. Впрочем, Святая Мать Церковь все еще пребывает в ожидании пожертвований от своих прихожан на столь благое дело, ибо ее прославленный аскетизм не позволил ей взять на себя все расходы по завершению роскошного произведения ювелирного искусства, выполненного в мастерских Лосады.

Когда в конце разговора Салорио зачитал медицинскому антропологу свои заметки, он совершенно явно почувствовал, как тот улыбается на другом конце телефонного провода. В этот раз профессор ничего не сказал комиссару о папской булле, в которой Лев XIII признал аутентичность останков на основании того, что во втором из трех комплектов костей не хватает в точности того фрагмента, который в XII веке архиепископ Шельмирес отправил в Италию, в город Пистойа.

Не упомянул он и о том, что практически во всех церквах, где представлен скульптурный образ сидящего апостола, непременно утверждают, что там покоятся его останки. Что-то слишком уж много их получается, этих останков.

Теперь настала очередь Салорио улыбнуться: он вспомнил череп младенца Иоанна, хранящийся, как ему вдруг вспомнилось, в венецианском соборе Сан-Марко.

Компостела, понедельник, 3 марта 2008 г., 12:30

Еще до того, как отправиться в церковь, где должна была состояться похоронная церемония, Андрес Салорио был официально уведомлен о том, что неизвестный взломал компьютер покойной и привел его в негодность.

Как сообщил ему компьютерщик комиссариата, взлом (комиссар предпочитал называть это выведением из строя) был произведен человеком, имевшим постоянный доступ к компьютеру. Говоря иными словами, это человек, который давно и постоянно, что называется, per saecula saeculorum, мог этим компьютером пользоваться; если только речь не шла об очень квалифицированном хакере (каковых в Галисии попросту нет в наличии).

Компьютерщик позволил себе, явно выходя за рамки своей компетенции, высказать ряд соображений по данному поводу. Кто это мог быть помимо самой владелицы? Убийца? Может быть, Клара Айан? Было ли содержимое компьютера настолько важным, что могло послужить мотивом для убийства?

Мысль о том, что потери информации, содержащейся на твердом диске компьютера, можно было избежать, выводила комиссара из себя. Поэтому разнос, который он мысленно устроил Диего Десе и Андреа Арнойе по поводу того, что они вовремя не опломбировали компьютер или даже не унесли его с собой, вполне мог бы возыметь для них административные последствия. Однако он знал, что ничего такого не сделает. Он просто провел еще одну плохую ночь.

Этому в немалой степени способствовала и последняя выходка Эулохии, послужившая дополнительным аргументом в пользу того, что отныне у него начинается черная полоса невезения. Тем не менее когда он вошел в здание францисканской церкви, где должна была проходить церемония, то был уже совершенно спокоен; возможно, этому способствовало созерцание скульптурного изображения Франциска Ассизского в компании с братом волком, созданного великим Асореем.[29]

Церковная служба за упокой души Софии Эстейро представляла собой то, что сочиняющие некрологи журналисты обычно квалифицируют как проникновенное выражение боли и траура. Несмотря на неурочное для подобных траурных церемоний время, двенадцать часов дня, она явилась событием, возбудившим, если судить по большому стечению народа, необычный интерес со стороны горожан. За ней внимательно наблюдали и группы паломников, жаждущих познать местные обычаи и нравы. Их, словно магнитом, притягивала экзотичность происходящего.

Зрелище смерти неизбывно привлекает самых разных людей во всех концах света. Может быть, потому, что смерть — это прекрасная статная дама, у которой нет сердца. По крайней мере, это так для дикарей, если верить тому, что писал Шатобриан. Но не для нас. Для нас она не статная и не прекрасная. Для нас смерть — это скелет, вооруженный косой и завернутый в саван, из-под которого выглядывает лишь горькая беззубая улыбка. Иногда ее величают Белая Дама, но это выглядит слегка претенциозно.

По разным причинам многие из присутствовавших на траурной церемонии вспоминали образ Софии Эстейро, представляя себе ее шикарную телесную оболочку, во всей красе которой она предстала в злополучной ванне. Надо сказать, пресса изрядно потрудилась над тем, чтобы соответствующим образом растиражировать сей образ, и теперь даже не наделенные достаточным воображением люди могли вспомнить ее свежей и цветущей, с неподражаемой льдинкой во взгляде. Той самой льдинкой, что делала ее столь неотразимой для любого мужчины, с которым ей доводилось сталкиваться на улицах древней Компостелы.

Перестав на время проклинать своих подчиненных за их нерасторопность, Салорио, стоя у входа в храм, занимался тем, что разглядывал лица людей, входящих в церковь Святого Франциска, согласно преданию основанную самим этим святым. Церковь была достаточно просторной и удобной для того, чтобы служить местом проведения самых крупных траурных церемоний, которые когда-либо проводились в галисийской столице.