Сразу подтвердим, что Путин действительно строит империю. Он не может ее не строить. Империя — это всегда потенциал и сверхзадача. Это некое великое прошлое, опираясь на которое, пытаются достичь великого будущего. Размер страны тоже имеет значение, но первичны именно так называемые имперские амбиции, самоощущение, самооценка.

В этом смысле Россия, конечно, империя. Достаточно уже того, что имеются внешние по отношении к метрополии земли, которые воспринимаются как наши отдаленные территории, — к ним можно отнести даже номинально российские регионы, такие как Северный Кавказ. Это ощущение империи включает в широком понимании весь русскоговорящий мир и практически все постсоветское пространство. Все это мы воспринимаем как часть себя.

Политически это означает, что внутренне нам все время кажется, будто мы обладаем гораздо большим размером и потенциалом, чем на самом деле, — так прямые наследники некогда богатого и могущественного, но на данный момент обветшавшего и обедневшего аристократического рода продолжают потрясать фамильным оружием и говорить: «Я здесь! Я воин! Я император!»

Можно назвать это самообманом. Что поделать, внутренние дефиниции — всегда самообман. Но можно назвать это и по-другому: прогнозирование великого будущего. Реальность такова, что великое будущее России может быть только имперским. Она не может рассчитывать на великое будущее в виде скромной и тихой европейской страны — для нее это вообще не будущее, а поражение.

Когда у тебя есть великое прошлое, ему приходится соответствовать. Ты не можешь быть наследником великого дворянского рода, а закончить пьющим дворником — у тебя есть обязательства перед прошлым. У России имперское прошлое, и поэтому она видит для себя ренессанс только в имперском сознании.

Но дело не только в прошлом — в конце концов, множество европейских стран были когда-то центрами империй, а сейчас и не помышляют о реванше. Но, как мы уже говорили, русское сознание — не мещанское, а героическое. В этом наша сила и наша слабость. Русскому человеку неинтересно каждый день ходить на работу и долго и нудно вкалывать. Проще один раз навалиться скопом и свернуть гору. Кто у нас всегда делал рутинную работу? Немцы. Даже в классической литературе персонажи, которые занимаются рутиной, всегда нерусские — вспомним тургеневского Штольца.

Ощущение империи живо в российской политической культуре, истории, менталитете. Оно никуда не пропадало. И то, что Путин сегодня делает во внешней политике, по сути адекватно этому ощущению. Путин строит империю нового типа — постсоветскую. И дело тут совершенно не в размере. Большая страна — это еще не империя. Австралия или Канада — большие по территории страны, но никаких сверхзадач перед собой они не ставят, а потому и империями не являются.

Кроме того, в современном мире мессианское сознание не может не быть имперским. И это понимает любой человек — тем более когда мессианское сознание у него не врожденное, а приобретенное, — который оказывается на кремлевском троне. Дальше вопросов уже нет. Другое дело, что масштаб личности может не соответствовать вызову — и кого-то этот вызов ломает, а кого-то, наоборот, сподвигает на великие дела.

Почему Путин успешен? Потому что он попадает в имперские ожидания. Для правителя важно следовать за ожиданиями народа — или сломать его, создав новые элиты. Для этого нужно сначала сломать элиты уже имеющиеся, а это значит, что правитель должен покорить народ своей колоссальной жестокостью — как было в случае Петра I или Ивана Грозного.

Павел I потерпел крах в своих начинаниях, потому что не сломал элиты, — они восстали против него, устроив скорую и жестокую физическую расправу, а народ вообще не понял, чего хотел самодержец. А Павел как раз хотел отойти от имперского пути и превратить Россию в уютную Пруссию.

Подобные случаи бывали в российской истории еще несколько раз. Судьбу Павла можно считать предупреждением всем, кто пытается свернуть с имперского пути, — эта махина все равно догонит и перемелет. В частности, именно это и произошло с Горбачевым. Напротив, Путин — по крайней мере, пока — интуитивно очень четко следует требуемому курсу, проводит имперскую политику, опираясь на исторические традиции и запрос со стороны собственного народа.

Постараемся определить, что такое империя в XXI веке и ради чего она ведет себя как империя — ради самоощущения своих граждан, или же эта страна просто не может жить по-другому? Самоощущение очень важно, но важно и то, что о тебе думает весь остальной мир. В лице России и США мы имеем две империи — если, конечно, мы решим считать эти страны империями, — совершенно непохожие друг на друга, фактически зеркально противоположные.

Одна зациклена на себе, но при этом имеет свои широкие национальные интересы, которые реализуются через элиту и совершенно не волнуют среднего обывателя; вторая направлена вовне и в принципе готова терпеть внутри страны любую коррупцию, лишь бы глобальное влияние и роль России в мире были оценены. Например, подавляющее большинство россиян беспокоятся из-за событий в Сирии или Ливии, при этом их совершенно не волнует то, что делается на их собственной улице. Наоборот, каждый американец страшно озабочен тем, что происходит на его улице, в его избирательном или школьном округе, а то, что происходит в мире, волнует его гораздо меньше.

В плане самоощущения американец очень самодостаточен. Сирия или Ливия для него неважна. Золотое правило американской политики и психологии: «вся политика — местная». С точки зрения своего общества Америка вообще не должна быть империей — у нее полно внутренних проблем. Простому американцу, живущему в глубинке, по большому счету абсолютно наплевать на то, сколько народу в мире говорит по-английски.

При этом Америка активно борется за свой национальный интерес. Большая страна — большие интересы. Для обывателя такая логика более понятна, чем «нам это в принципе не нужно, но мы это делаем, потому что мы империя». Имперское поведение хорошо прослеживается в основном у внешнеполитической элиты, которых максимум 20 тысяч человек.

Американская внешнеполитическая элита во многом чувствует себя как советская — в том смысле, что, поскольку простому американцу внешняя политика неинтересна и денег особых там нет, в обществе нет запроса на контроль над внешней политикой США. Поэтому они могут делать в мире все что хотят, и у себя в стране с них за это никто не спросит — в отличие от внутренней политики, которая контролируется гражданскими организациями со всех сторон. По крайней мере, до тех пор, пока в результате тех или иных внешнеполитических решений этой элиты в каком-то штате или городе не начнет вдруг расти безработица, не станут сокращаться инвестиции и дотации, туда не начнут приходить цинковые гробы с погибшими на чужбине жителями этого города или штата. Тогда внешняя политика для простого американца превращается в политику внутреннюю — и начинается жесткий и тщательный спрос с тех, кто принимал эти решения. В России все с точностью до наоборот — никто не спросит за то, что какой-нибудь бабушке не выплатили пенсию, но за Украину придется держать ответ.

Если посмотреть на структуру общества в России и США, можно увидеть, что среди американских гражданских организаций очень мало таких, которые занимаются продвижением чего-либо за рубежом, по сравнению с организациями, решающими чисто внутренние проблемы, будь то домашнее насилие, равенство в семье или контроль над бюджетными расходами. Таких сотни тысяч. А тех, которые заняты внешними отношениями, — десятки.