Конечно, это было счастливое время. Никто из нас не был обременён обязательствами. Мы были свободны, и ночь в самом деле принадлежала нам.

Как ни странно, проблемы начались тогда, когда мы победили Цепеша. Алукард, который стал новым императором, первым делом решил наградить тех, кто привёл его к власти. Мне достался мой нынешний пост… А Тариэль… Тариэль прекрасно понимала, что не может принять никакой награды от вампиров. Она хотела уйти и вернуться к странствиям… Но я умею убеждать. И она осталась – из-за меня, а не из-за почестей, которые сулил ей новый император. Но, как я говорил, лунные эльфы не так понимающи, чтобы принять союз с вампирами. Вскоре наши народы столкнулись, и Тариэль положила немало сил на то, чтобы заключить мир – Говорящий был упрям как баран. Не прошло и месяца с начала переговоров, как началась война. И первой, кого обвинили в измене, стала Тариэль.

Она тогда долго не выходила из дома. Клялась, что не поднимет больше меч. Я рвался на части между империей и существом, которое считал половиной себя самого, и я почти преуспел. Постепенно Тариэль приходила в себя. Только глаза её погасли, и она больше не хотела никому помогать. Наверное, она изменилась тогда… а может, я лишь пытаюсь придумать то, чего не было.

Элреа пала, и пока шли суды, она не сказала ни слова в защиту собратьев. Только один раз, когда судили её дядю, Тариэль не выдержала. Упав на колени перед императором, она просила милости, но получила отказ. Тариэль никогда не вспоминала тот день, как и всё, что связывало её с её народом. Она отсекла себя от прошлого, но прошлое помнили другие. Теперь уже для Империи она была дочерью покорённого народа. Только рядом со мной она могла быть в безопасности, потому что для вампиров лунные эльфы навсегда стали расой рабов.

С момента гибели Элреа и на долгие годы Тариэль стала изгнанницей у обоих народов. Свобода, которой она дышала всю свою жизнь, оказалась для неё под запретом, и, конечно, она не могла с этим смириться. То и дело масла в огонь подливали её добрые собратья, крепко записавшие Тариэль в предатели. Не раз её пытались убить, и каждый раз я думал, что моя жизнь оборвется вместе с её. В Гленаргосте же она могла появляться лишь на правах моей игрушки.

Кажется, в какой-то момент она не выдержала. Она держалась несколько десятков лет, прежде чем попросить меня сделать её вампиром.

Я отказался. Когда я стал вампиром, я выбирал между короткой жизнью человека и бессмертием ночного жителя. Для меня в этом выборе был смысл, и я не жалею, что стал тем, кто я есть. Но она была бессмертным, прекрасным и сильным существом. Даже магию крови она могла обрести, не теряя своей живой сути. И только ненависть, окружавшая её, подталкивала Тариэль к глупости. Но ведь Империи не вечны. Не вечна и ненависть. Порядки и императоры меняются, и нельзя каждый раз менять свою жизнь в соответствии с новыми устоями. Я говорил ей об этом много раз, но она продолжала упорствовать, пока мы в очередной раз не разругались.

И, конечно же, в нужный момент рядом оказалась Ивон.

Я знаю Ивон больше тысячи лет, но каждые десять лет мне кажется, что надо было убить её при первой встрече. Странно, что я не сделал этого до сих пор, потому что я давно понял, что эта блондинистая шлюшка никогда не изменится. Отношения сира и дитя – куда более сильная связь, чем та, что скрепляет вампира с его миньонами. Обращённый навсегда заимствует многие черты сира, как сын заимствует характер отца, и не только. Дитя никогда не убьёт сира, в нём всегда будет жить жажда подчиниться тому, кто даровал ему вечную жизнь… Потому выбор сира – это выбор своей судьбы. А выбор дитя – это выбор фигуры, которую ты поставишь на шахматную доску судьбы.

Тариэль всё-таки стала вампиром. Как бы я ни был против. Только это мало что изменило. Душок эльфа всё равно тянулся далеко за её спиной, ведь дело тут не в расе, а в том, сколько зубов ты загонишь в глотку злопыхателям. Зато для эльфийских повстанцев она стала символом мирового зла. С тех пор покушения не прекращались. Мы почти не расставались, потому что я стал бояться оставить её одну… Но это не помогло.

Однажды серебряная стрела настигла её, и наши страхи закончились в один миг, став реальностью.

Данаг замолчала, пустыми глазами глядя на лес.

– И теперь ты решил, что я похожа на неё?

Данаг ответил не сразу.

– Каждое дерево здесь напоминает мне о ней, – сказал он через какое-то время, – на каждой поляне я вижу место, где она когда-то стояла и говорила со мной. Так было много лет, с тех самых пор, как её могила появилась на Острове Туманов. Наверное, эта неделя – моя первая неделя в Карасане, которая не связана с ней. Ты похожа на неё цветом волос и глаз – но не больше. Даже наши ссоры – другие. Она была холодной, как клинок, ты – горячая, как магическое пламя. Я не хочу вас сравнивать. Это оскорбит и тебя, и её. Но я рад, что ты оказалась здесь. Со дня её смерти ты первое существо, с которым я разделил эту память и этот лес.

– Но почему? Почему не… – Алаур запнулась, не решившись произнести имя.

– Конечно, не Ивон. Ивон – это совсем другое. Её никогда не будет здесь. Ей принадлежит половина меня, но куда деть другую?

– Ту, что понравилась мне… – тихо произнесла Алаур, и Данаг кивнул. – Ты сам ответил на свой вопрос. Но я не повторю чужих ошибок. Я не покину свой народ.

– А я никогда не попрошу об этом. Но если судьба свела нас вместе, почему бы нам не попытаться довериться ей?

Алаур пожала плечами.

– Я бы попробовала. С этой твоей половиной. Но мне нужно время.

Данаг опустил голову ей на плечо и помолчал несколько секунд.

– У нас нет времени, – сказал он наконец. – Пришло письмо из Гленаргоста. Я должен вернуться.

Алаур будто бы заледенела в объятиях вампира.

– Когда? – спросила она.

– Нужно вылететь ночью.

Снова наступила тишина.

– Дан… – Алаур чуть повернула голову, снова вглядываясь в лицо супруга, но договорить так и не решилась.

– Я хочу закрепить нашу связь, – сказал Данаг вместо неё, – если ты этого захочешь.

Алаур обмякла, помолчала с секунду и кивнула.

– Да. Я хочу, – она зажмурилась, боясь признаться самой себе в том, что произнесла вслух.

Данаг мягко огладил шею Алаур. Та застонала, поддаваясь ласковым пальцам, и, уронив голову на плечо наместника, тихо выдохнула:

– Дан…

Данаг тут же накрыл подставленные губы своими, но лишь на секунду, чтобы в следующий миг заглянуть в фиалковые глаза.

– Моя королева… – шепнул он. Руки вампира сползли чуть ниже, распутывая шнуровку на воротнике. Тонкий шёлк скользнул по плечам, подставляя лёгкому ветерку обнажённую грудь – и тут же ладони Данага оказались на озябшей коже. Эльфийку хотелось целовать. Доверчиво приоткрытые губы заставляли дёргаться сердце. Она была сейчас такой же открытой и мягкой, как в тот раз, когда Данаг чуть не убил её, только теперь Данаг знал, что Алаур управляет собой и делает то, что хочет сама.