У нее закатывались глаза и дрожали руки. Я схватила ее за плечи и сильно встряхнула.

— Оставь меня, — едва слышно прошептала она. — Я… я ничего не пила.

— Но что с тобой? Что-то болит? Где? Я сейчас вызову «скорую».

— Не надо. — Она улыбнулась мне ободряюще. — Там, возле телефона, визитка. Наш домашний доктор. Позвони ему.

Доктор приехал минут через пятнадцать. Я оставила их наедине. Я рассматривала развешанные по стенам фотографии в стильных рамках и думала о том, как непредсказуема судьба. Кто бы мог подумать, что пышущая физическим и духовным здоровьем настоящая русская красавица Вика окажется такой слабой перед лицом банальных жизненных неурядиц.

Мы с кузиной ходили в один класс и были, что называется, неразлучны. Вику мне всегда ставила в пример мама: собранная, организованная, все по часам и по правилам. Вика спасла меня от самоубийства — мне было шестнадцать, и я была безнадежно влюблена в мужа ее старшей сестры, моей другой кузины Жени. Потом наши дороги разошлись: разные институты, интересы, знакомые. Но мы никогда не теряли друг друга из виду. Мы любили друг друга — теперь я знала это точно. У меня было тревожно и муторно на душе.

Доктор бесшумно прикрыл за собой дверь и сел в кресло возле напольной вазы из темно-синего с розовыми прожилками стекла, которую Вика купила в прошлом году в Генуе.

— Я сделал ей инъекцию. Она заснула. Вы не могли бы объяснить, что случилось?

— Внезапная любовь. Острое чувство вины. Моя кузина очень цельный и чистый человек.

— Я это знаю. Но у нее замечательный муж. От добра добра не ищут.

— Она и не искала. Ее нашли. Скажите, у нее что-то опасное?

— Боюсь, что да. У Виктории Викторовны слабое сердце. То есть я хочу сказать, у нее врожденный порок.

— Первый раз слышу. Мы вместе выросли.

— Она очень скрытный человек. К тому же болезнь проявила себя уже после родов.

Доктор достал портсигар и закурил. Я подумала о том, как абсурдно выглядит эта вещь в конце двадцатого столетия. Мне почему-то сделалось грустно.

— Примерно полгода назад у Виктории Викторовны был сильный сердечный приступ, сопровождавшийся резкими болями и тошнотой. Она наотрез отказалась от госпитализации, хотя мы с Вадимом Александровичем очень настаивали. Боюсь, она переоценила свои силы. — Доктор посмотрел на меня внимательно через свои супермодные очки. Они здорово уродовали его отнюдь не старое лицо. — А вы не смогли бы поговорить… с тем человеком? — неожиданно спросил он.

— И что я ему скажу?

— Чтобы он оставил Викторию Викторовну в покое. Если, конечно, он не какой-то там… вертопрах.

— Он никогда не оставит ее в покое, — с уверенностью сказала я.

— Тогда все может закончиться трагически. — Доктор встал и провел расческой по своим жиденьким волосам. Я отметила, что он уж слишком соответствует моему представлению о том, каким должен быть семейный доктор. — Вдобавок ко всему у Виктории Викторовны плохие сосуды. Ей противопоказано любое, даже самое легкое волнение.

— Я вам не верю, доктор, — отважно заявила я, поняв вдруг каким-то чутьем, что он сказал правду. Но стоит мне в это поверить, и на самом деле случится беда.

Он пожал плечами.

— Дай Бог, чтоб я ошибался. Так или иначе, Викторию Викторовну нельзя оставлять одну. Вадим Александрович дома?

— С ним можно связаться по телефону.

— Прошу вас, уведомите его об этом.

— О чем?

— О том, что ситуация вышла из-под контроля.

— Но ведь можно что-то сделать. В конце концов ее можно положить в больницу, — растерянно бормотала я.

Доктор улыбнулся сочувствующе и даже с сожалением по поводу моей серости.

— В настоящий момент это может лишь ускорить конец.

— О чем вы говорите? — Я поняла, что кричу, и в испуге оглянулась на дверь спальни. — Конец? Это чушь! Моя сестра здорова. Все пройдет… Обязательно пройдет, — завершила я вовсе не так уверенно, как начала.

— Дай-то Бог. Так или иначе, но я обязан позвонить Вадиму Александровичу.

Он набрал номер, которым, судя по всему, пользовался часто, а потому знал на память. Я отправилась в ванную — мне сделалось нехорошо.

Пока я блевала, согнувшись над раковиной в похожей на выставочный зал импортной сантехники ванной комнате, доктор ушел, оставив после себя запах каких-то экзотических сигарет и сладковатой туалетной воды. Я на цыпочках приблизилась к спальне и приоткрыла дверь. Вика лежала на спине, сложив на груди руки. Кто-то, очевидно, доктор, прикрыл ее до пояса краем покрывала.

Напрасно я уговаривала себя, что особых оснований для паники нет, что все доктора на свете шарлатаны и их диагнозы напоминают открытую наугад страницу из «Медицинской энциклопедии». Я заглотнула валокордин и прошлась раза три взад-вперед по просторной, роскошной по самым высоким стандартам современной столичной жизни квартире, подвергшейся два года тому назад разорению евроремонтом. Я, можно сказать, выросла в ней — большой коммуналке в тихом переулке возле Старого Арбата. Когда-то здесь было столько уютных закоулочков и чуланчиков. Они исчезли бесследно, уступив место утилитарному комфорту и безликой стильности.

Когда я снова заглянула в спальню, Вика лежала все в той же позе. Правда, мне показалось, будто ее комнатные туфли стоят не так, как до этого. Увы, это был всего лишь обман зрения.

— Приезжайте, — сказала я, едва Войтецкий снял трубку. — Доктор считает положение очень серьезным.

— Она прочитала мое письмо?

— Порвала его вместе с конвертом. На четыре части.

На другом конце провода послышался горький вздох.

— У меня предчувствие, что она не захочет меня видеть.

— Скорее всего. Но…

Я вдруг покрылась холодным потом, словно за моей спиной прошелестели складки балахона этой безносой нахалки.

— В чем дело? Лора, скажите, что случилось?

— Думаю, пока всего лишь сдали мои нервы. Так вы приедете?

— Это поставит ее в двусмысленное положение.

— Я могу сказать, что вы мой приятель.

— Спасибо. — Войтецкий грустно усмехнулся. — Был бы очень польщен, если б не был расстроен. Простите, у меня дела. Звоните немедленно, если что.

«Черт бы тебя побрал! — подумала я, услышав в трубке короткие гудки. — Похоже, и ты принадлежишь к той породе крыс, которые бегут с тонущего корабля». Я была разочарована. Войтецкий оказался не таким уж и стопроцентным самцом, по крайней мере в моем понимании. Впрочем, я вообще предъявляю к мужчинам непомерно высокие требования.

Я услышала, как щелкнул замок в прихожей. Вадим едва держался на ногах и был белее своей сорочки.