6 июля Петроград был окончательно усмирен войсками гарнизона и солдатами, только что вернувшимися с фронта.

Центральный Комитет большевиков опубликовал 6 июля категорический протест против обвинения Ленина в государственной измене и потребовал расследования185. Исполком пошел навстречу, назначив специальную комиссию из пяти человек. Но случилось так, что все пятеро оказались евреями, и поскольку это могло бросить на комиссию тень подозрения в том, что ее состав был подобран в интересах Ленина, и вызвать неудовольствие «контрреволюционеров», ее вообще распустили, а другой не назначили.

Надо сказать, что Совет так и не проявил интереса к предъявленным Ленину обвинениям и ничто не помешало ему вынести окончательное решение в пользу обвиняемых. Несмотря на то, что ленинский путч был направлен в равной мере и против Совета и против правительства (поскольку с мая они были тесно связаны), Исполком так и не смог взглянуть правде в глаза. Как писала кадетская газета, хотя социалистическая интеллигенция и называла большевиков предателями, «в то же время, как ни в чем не бывало, они оставались для нее товарищами, она продолжала с ними совместно работать и всячески их улещивала и урезонивала»186. И тогда, и вначале, и позже большевики оставались для меньшевиков и эсеров заблудшими друзьями, а противники большевиков — контрреволюционерами. Они опасались, что обвинения, выдвинутые против большевиков, станут предлогом для нападок и на Совет, и на все социалистическое движение. Меньшевистская газета «Новая жизнь» приводит слова Дана: «Сегодня изобличен большевистский комитет, завтра под подозрение возьмут Совет Рабочих Депутатов, а там и война с революцией будет объявлена священной»187. Газета скопом отвергала все обвинения, выдвинутые правительством против Ленина, обвиняла «буржуазную печать» в «гнусной клевете» и «диких воплях»[64].

Она призывала выставить к позорному столбу тех (подразумевая, очевидно, Временное правительство), кто прибегает к «заведомо и сознательно лживому ошельмованию видных вождей рабочего класса»188. Среди социалистов, бросившихся защищать Ленина и называющих выдвинутые против него обвинения «клеветой», был и Мартов. Все заявления социалистов нисколько не основывались на фактах: Исполком ни разу не обратился к правительству с просьбой представить доказательства обвинений и не проводил собственного расследования.

Больше того, Исполком приложил невероятные усилия, чтобы вывести большевиков из-под удара правительства. Уже 5 июля делегация от Исполкома отправилась в дом Кшесинской обговорить с большевиками условия мирного завершения дела. Сошлись на том, что против партии не будет проводиться никаких репрессий и будут отпущены на свободу все арестованные в связи с событиями последних двух дней189. Затем Исполком потребовал от Половцева воздержаться от штурма большевистского штаба, хотя это являлось его непосредственной обязанностью190. Также была принята резолюция, воспрещавшая публикацию каких бы то ни было правительственных сообщений, содержавших обвинения против Ленина191.

Ленин написал в свою защиту несколько коротеньких статей, в письме, опубликованном в «Новой жизни» и подписанном им совместно с Зиновьевым и Каменевым, он клялся, что не получал «ни копейки» от Ганецкого и Козловского ни для себя лично, ни для партии. Вся история была выставлена новым делом Дрейфуса или Бейлиса, сфабрикованным Алексинским с подачи контрреволюционеров192. 7 июля Ленин заявил, что отказывается предстать перед судом, поскольку в складывающихся обстоятельствах ни он, ни Зиновьев не ждут к себе справедливого отношения193.

Ленин всегда был склонен переоценивать решительность своих противников. Он был убежден, что партия погибла и, как Парижская коммуна, обречена лишь вдохновлять будущие поколения. Он подумывал, не перенести ли снова партийный центр за границу — в Финляндию или даже в Швецию194. Каменеву на хранение было отдано теоретическое завещание — рукопись работы «Марксизм и революция» (позднее положенной в основу «Государства и революции») — с указаниями опубликовать ее, если автор будет убит195. После того как поймали и едва не убили Каменева, Ленин решил больше не рисковать. В ночь с 9-го на 10 июля он сел в поезд на маленькой пригородной железнодорожной станции и в сопровождении Зиновьева отбыл в деревню, где и спрятался.

Побег Ленина в тот момент, когда партии грозило полное уничтожение, многими социалистами был воспринят как дезертирство. По словам Суханова, «исчезновение Ленина под угрозой ареста и суда есть факт сам по себе заслуживающий внимания. В Ц.И.К. никто не ожидал, что Ленин «выйдет из положения» именно таким способом. Его бегство вызвало в наших кругах огромную сенсацию и обсуждалось горячо и долго на все лады. Среди большевиков находились тогда единицы, которые высказывали одобрение поступку Ленина. Но большинство советских людей отнеслось к нему с резким порицанием. Мамелюки и советские лидеры громко кричали о своем благородном негодовании. Оппозиция хранила свое мнение про себя. Но это мнение сводилось к решительному осуждению Ленина — с точки зрения политической и моральной. бегство пастыря в данной обстановке не могло не явиться тяжелым ударом по овцам. Ведь массы, мобилизованные Лениным, несли на себе все бремя ответственности за июльские дни А «действительный виновник» бросает свою армию, своих товарищей и ищет личного спасения в бегстве!»196

Суханов добавляет, что побег Ленина выглядел особенно предосудительно оттого, что ни жизни его, ни личной свободе ничто не угрожало.

Керенский, возвратившийся в Петроград 6 июля, страшно разгневался на Переверзева и подписал приказ о его отставке. Переверзев, с его точки зрения, «навсегда потерял возможность установить в окончательной мере измену Ленина и подкрепить ее документальными свидетельствами»197. В этом заявлении видится попытка Керенского найти себе оправдание, так как сам он по возвращении в Петроград также не смог предпринять решительных действий против Ленина и его приспешников. То, что не было сделано никакой попытки «установить в окончательной мере измену Ленина», можно объяснить желанием успокоить социалистов, вставших на его защиту; это было «соглашением между Советом и правительством, которое уже потеряло поддержку кадетов и не могло себе позволить выступить теперь против Советов»[65].

Соображение это определило поведение Керенского и в июле, и в последующие месяцы.

Керенский теперь замещал Львова на посту премьер-министра, оставаясь одновременно военным и морским министром. Он повел себя как диктатор и, чтобы подчеркнуть свое новое положение, переехал в Зимний дворец, где спал на постели Александра III и работал за его письменным столом198. 10 июля он предложил Корнилову принять командование над вооруженными силами. Затем он приказал разоружить и раскассировать части, принимавшие участие в июльских событиях; гарнизон предполагалось сократить до 100 тыс. человек, остальные должны были отправиться на фронт. Были приняты меры, чтобы «Правда» и другие большевистские издания не доходили до частей на фронте.