* * *

В Израиль Еву привезли четырех с половиной лет. И тут выяснилось, что розовый миф о «прекрасной адаптации маленьких детей в израильском обществе» не более, чем общее место.

Она прекрасно владеет ивритом, у нее множество подружек-сабр. Тем не менее, часто на нее наваливается совершенно взрослая тоска, причину которой она не умеет себе объяснить. Она не знает этого слова: «ностальгия».

Утром я провожаю ее в школу. Накрапывает дождик, мы спускаемся по лестнице, и вдруг она хватает меня за руку:

— Слушай, слушай — русский запах!

Встретив мой недоуменный взгляд, взволнованно поясняет:

— Пахнет нашим подъездом в Москве!

— Ну, что ты! — расстраиваюсь я, — разве можно сравнить! Наш московский подъезд пахнул кошками и бродячими алкашами, там всегда была страшная грязь и… — тут я замечаю, что она меня не слушает, а счастливо кивает в такт своим мыслям:

— Да… да… Там замечательно пахло…

* * *

У Евы (4 года) мать — писатель, а отец — художник. Семья шумная, лексика полная, разнообразная, не всегда соответствующая нормам чопорной морали…

Ей подарили куклу, и она пытается надеть на нее платье, снятое с другой куклы, поменьше. Размеры не совпадают, и Ева долго безуспешно пытается продеть кудлатую куклину голову в слишком узкую прорезь платья. Наконец, в сердцах отбрасывает куклу в сторону:

— Мать подери!!!

* * *

У Евы день рождения, пятый… мы пригласили ее друзей, а накануне я купила «колу», «пепси», и прочую разноцветную сладкую чепуху. После того, как ребята ушли (веселье было устрашающим), и мы почти все расставили по местам и собрали пустые бутылки, Ева уселась за стол и сказала, грустно подперев щеку рукой:

— Мам, а помнишь, как в России шипел лимонад?

У каждого своя ностальгия…

* * *

Еву мы отдали учиться в религиозную школу — там маленькие классы, ласковые учителя, высокий уровень преподавания математики и английского… Однако вскоре мы убедились, как быстро действует «опиум для народа». В один из дней Ева возвращается из школы и заявляет, что будет сейчас «учить Тору».

— Сначала пойди умойся, — советует ей отец.

Девочка, и без того стремительно теряющая русский язык, в минуты гнева переходит на псевдобиблейский волапюк:

— Учить Тора важнее мыть лицо! — провозглашает она торжественным ямбом.

* * *

Ева учится в государственно-религиозной школе, знает молитвы…

Мы идем с ней по улице Пророков в Иерусалиме и видим впереди священника-копта. Она спрашивает — кто это, я объясняю.

— Они, это… христьяне? — спрашивает она, понизив голос. Получив подтверждение, испуганно округляет глаза:

— И что, они вот так ходят где хотят, и их везде пускают?!

Тут уже я изумляюсь.

— Разумеется. Что ты имеешь в виду?

— Ну… их что, и в автобус пускают?

Тогда я пускаюсь в объяснения (доступные для нее) о свободе вероисповедания, о свободе совести, и т. п. Объясняю, что такое христианство, кто такой Христос…

— А мы кто? — спрашивает она, помолчав.

— А мы — иудеи. Наша религия — иудаизм.

Она долго молчит, идет рядом.

— А кто главнее — христьянство, или юдеи?

Я довольно долго молчу и, наконец, говорю осторожно:

— Это две великие мировые религии, каждая со своей историей. Иудаизм — гораздо старше. Христианство произошло из иудаизма.

Она вздыхает с облегчением:

— Вот видишь, а ты говоришь — в автобус пускать! — и заметив мой грозный взгляд, торопливо: — Нет, в автобус, конечно, пусть… ладно… но места уступать нельзя! Правда, мам, ведь места уступают старшим?..

* * *

Ей, в ее религиозной школе дали задание — написать записку с просьбой к Всевышнему, которую она вложит в щель между камнями в Стене Плача.

Я заглянула я эту записку, которая валялась на столе, и ужаснулась. Там было написано, примерно, следующее: «Воженъка, сделай так, чтобы мама не умерла до пятницы»…

Весь день я переживала, грызла себя, выстраивала какие-то тяжелые прогнозы на будущее. Вечером говорю ей:

— Я наткнулась на твою записку. Зачем ты думаешь о таких страшных вещах?

— Почему страшных? — удивилась она.

— Ты в твоем возрасте не должна думать о моей смерти. Я еще молодая, буду жить долго, все будет хорошо! Почему бы, в конце-то концов, тебе не думать о том, что в пятницу мы поедем в Сафари? Ведь это замечательно! Лучше попросила бы Бога, чтобы ничего не помешало нам поехать в Сафари.

— Я так и сделала, — честно сказала дочь. — Я так и написала! Ты не заметила на другой стороне листа.

И, правда, на обороте записочки было: «…потому что в пятницу мы едем в Сафари».

* * *

Инна (5лет) научилась читать.

Входит на кухню с раскрытым паспортом в руках:

— Мама, тут написано, что ты еврейка!

— Да, это правда.

Инна (потрясенно):

— Мамочка, но ведь ты хорошая!

* * *

Инна — первоклассница:

— А мне Сережка Воронцов сказал, что у него две попы. А я сказала: ну и что?

А он сказал: хочешь, покажу? Ая сказала: я тебе и так верю.

Мама: — Как ты думаешь, у него вправду две попы?

Инна: — Ой, цену себе набивает!

* * *

— У нас в классе появился новый мальчик. Мы подозреваем, что он сын нашей учительницы.

Мама: — Почему вы так думаете?

— Во-первых, они на переменах часто разговаривают. Во-вторых, она дает ему деньги на обед. В-третьих, он называет ее «мама».

* * *

Миша — внук известного художника. Ему пять лет, но, конечно, он уже знает такие ходовые в семье слова, как «портрет», «пейзаж», и проч.

Няня у Миши женщина почтенная, религиозная. Каждое воскресенье ходит в церковь, заодно, как бы на прогулку, прихватывая с собой маленького Мишу.