Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А знаешь, когда я перестаю жить на износ, — и не потому, что меня кто-то пожалел? — спросил я.
Она не ответила, но внимательно посмотрела на меня.
— Когда я с тобой! — сказал я. — А теперь в ружье, в беспощадную атаку на Эгберта!
В обед я выпил только чашку бульона в шофёрской закусочной. Поэтому я без особого труда съел всё. Ободряемый Пат, я выпил заодно и весь кофе.
* * *
Мы сидели у окна и курили. Над крышами рдел багряный закат.
— Хорошо у тебя, Пат, — сказал я. — По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете.
Она улыбнулась:
— Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда.
— Когда же это?
— Когда болела.
— Ну, это другое дело. А что с тобой было?
— Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато.
Я кивнул:
— Сколько же ты пролежала? Подумав, она ответила:
— Около года. — Так долго! — Я внимательно посмотрел на нее.
— Всё это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он всё время думал: какое это счастье — жить. И в сравнении с этим счастьем всё казалось ему незначительным.
— Ты всё правильно запомнила, — сказал я.
— Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек.
— Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.
— А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень — и я уже счастлива.
— Это не поверхностность; это высшая философия.
— Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.
— Я тоже.
— Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка.
— Я так и думал, — сказал я.
— Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но я всегда откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет ли — все равно. Так я и поступила.
Мне стало смешно:
— Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица?
— А как же? Все говорили мне, что всё это бесконечно легкомысленно, что надо экономить жалкие гроши. оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко и радостно, ничем не связывать себя и делать, что захочу. Такое желание пришло после смерти матери и моей долгой болезни.
— Есть у тебя братья или сёстры?
Она отрицательно покачала головой.
— Я так и думал.
— И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно?
— Нет, мужественно.
— При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь, как мне иногда бывало страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и всё-таки не уходит с него.
— Значит, ты была мужественна, — сказал я. — Мужество не бывает без страха. Кроме того, ты вела себя разумно. Ты могла бы без толку растратить свои деньги. А так ты хоть что-то получила взамен. А чем ты занималась?
— Да, собственно, ничем. Просто так — жила для себя,
— За это хвалю! Нет ничего прекраснее.
Она усмехнулась:
— Всё это скоро кончится, я начну работать.
— Где? Это не связано с твоим тогдашним деловым свиданием с Биндингом?
— Да. С Биндингом и доктором Максом Матушайтом, директором магазинов патефонной компании «Электрола». Продавщица с музыкальным образованием.
— И ничто другое этому Биндингу в голову не пришло?
— Пришло, но я не захотела.
— Я ему и не советовал бы… Когда же ты начнешь работать?
— Первого августа.
— Ну, тогда еще остается немало времени. Может быть, подыщем что-нибудь другое. Но так или иначе, мы безусловно будем твоими покупателями.
— Разве у тебя есть патефон?
— Нет, но я, разумеется, немедленно приобрету его. А вся эта история мне определенно не нравится.
— А мне нравится, — сказала она. — Ничего путного я делать не умею. Но с тех пор как ты со мной, всё стало для меня гораздо проще. Впрочем, не стоило рассказывать тебе об этом.
— Нет, стоило. Ты должна мне всегда говорить обо всем.
Поглядев на меня, она сказала:
— Хорошо, Робби. — Потом она поднялась и подошла к шкафчику:
— Знаешь, что у меня есть? Ром. Для тебя. И, как мне кажется, хороший ром.
Она поставила рюмку на столик и выжидательно посмотрела на меня.
— Ром хорош, это чувствуется издалека, — сказал я. — Но почему бы тебе не быть более бережливой, Пат? Хотя бы ради того, чтобы оттянуть всё это дело с патефонами?
— Не хочу.
— Тоже правильно.
По цвету рома я сразу определил, что он смешан. Виноторговец, конечно, обманул Пат. Я выпил рюмку.
— Высший класс, — сказал я, — налей мне еще одну. Где ты его достала?
— В магазине на углу.
"Какой-нибудь паршивый магазинчик деликатесов", — подумал я, решив зайти туда при случае и высказать хозяину, что я о нем думаю.
— А теперь мне, пожалуй, надо идти, Пат? — спросил я.
— Нет еще…
Мы стояли у окна. Внизу зажглись фонари.
— Покажи мне свою спальню, — сказал я. Она открыла дверь и включила свет. Я оглядел комнату, не переступая порога. Сколько мыслей пронеслось в моей голове!
— Значит, это твоя кровать, Пат?.. — спросил я наконец.
Она улыбнулась:
— А чья же, Робби?
— Правда! А вот и телефон. Буду знать теперь и это… Я пойду… Прощай, Пат.
Она прикоснулась руками к моим вискам. Было бы чудесно остаться здесь в этот вечер, быть возле нее, под мягким голубым одеялом… Но что-то удерживало меня. Не скованность, не страх и не осторожность, — просто очень большая нежность, нежность, в которой растворялось желание.
— Прощай, Пат, — сказал я. — Мне было очень хорошо у тебя. Гораздо лучше, чем ты можешь себе представить. И ром… и то, что ты подумала обо всем…
— Но ведь всё это так просто…
— Для меня нет. Я к этому не привык,
* * *