– Из поколения в поколения, – ответил Кит, – она принадлежала семье Сансон. Этот паренек с розой – кстати, он описан в нескольких отчетах и вылеплен совершенно точно – юный Анри Сансон, сын того человека, которого поэтически называли «Месье Париж».

– Послушай, Кит, ты разбираешься в делах, связанных с кровью, но ручаюсь, что и я смогу показать тебе кое-что. Вот, например!

Показав на реконструкцию камеры смертников, которой и сейчас пользовались в Ньюгейтской тюрьме, Нигел обратил внимание на чисто английскую виселицу, которая в этом сумрачном освещении высилась зловещим напоминанием. Приговоренный со связанными руками и ногами и с петлей на шее стоял под ней на поперечном брусе, в то время как палач готовился накинуть ему на голову белый мешок, а священник зачитывал текст из открытого молитвенника.

– Последняя публичная казнь в стране! – сообщил Нигел, заставив нескольких посетителей пугливо отшатнуться. – Больше таких отвратительных зрелищ не будет!

– А кто это под виселицей?

– Ирландец Баррет, Майкл Баррет. Он вместе с несколькими своими друзьями-заговорщиками из братства фениев[9]подложил бочонок с порохом к стене Клеркенвелской тюрьмы и поджег фитиль. Таким образом они хотели освободить других фениев, которые сидели в ней. Но добились лишь того, что взрыв разнес в куски целую улицу, убил четырех человек и ранил около сорока, среди которых было много детей. Когда летом 68-го года Баррет был казнен, привычное мятежное настроение значительно усилилось. Публичные казни уже давно подвергались осуждению, как унизительное, развращающее действо. Беспорядки во время казни Баррета плюс многочисленные слухи о заговорах фениев вынудили внести поправки в эту юридическую процедуру. Впредь казнь должна была проводиться внутри Ньюгейта и никогда снаружи для увеселения толпы. Ты в то время, Кит, не был в Англии, как и я. Но мне довелось позже услышать об этом. А ты?

– Я читал, что публичные казни отменены – кроме самого факта, несколько подробностей.

Теперь у Нигела был вид экскурсовода.

– Обрати внимание, Кит, – продолжил он, – на восковые изображения отрубленных голов, что находятся рядом с гильотиной. Революционный трибунал заставил мадам Тюссо, которая тогда была швейцарской девочкой, живущей в Париже, лепить головы сразу же после того, как Луизетта отчленяла их. Не знаю, вынуждали ли ее копировать Шарлотту Корде, которая заколола Марата, ты можешь увидеть ее справа от себя. Теперь, прежде чем мы перейдем к тем убийцам, что стоят рядами...

– Минутку, Нигел?

– В чем дело, старина?

– Являюсь ли я или нет специалистом по делам, связанным с кровью, – Кит продолжал изучать его, – но никогда не слышал, что ты им был. И прежде чем мы подойдем к какому-то убийце, скажи, где ты почерпнул столько кровавых подробностей о том или ином преступлении?

– На самом деле, Кит, я ни черта не знаю! Хотя хотел бы знать. Когда вспоминаешь, что случилось со мной в моем же собственном доме прошлым вечером, хочется быть ходячей энциклопедией. И все-таки я беспокоюсь не только из-за событий прошлого вечера; нет, ни в коем случае! У меня есть подозрение, приятель, что за мной следят!

– Следят?

– Когда я в своем экипаже выехал из «Удольфо», – с глубокой убежденностью сказал Нигел, – кто-то в наемной карете последовал за мной. За мной следили, когда я подъезжал и к отелю «Лэнгем», и к дому Уилки Коллинза... мне кажется, я и сейчас под наблюдением. Что ты об этом думаешь, Кит?

– Я думаю, это еще одна причина, по которой ты не должен так по-дурацки рисковать. Ты знаешь, что у тебя есть какой-то враг, который уже сделал попытку убить тебя...

Нигел взвился:

– Кит, ради бога! Что бы им ни было нужно, они не хотят убивать меня. Кажется, я сказал «они»? Сказал потому, что их как минимум пара и я знаю, кто они такие. Упоминал ли я некоего офицера полиции, детектива с фамилией, смахивающей на Гоблин?

– Да, хотя его зовут...

– За мной следят, Кит, наши синемундирники из Скотленд-Ярда! В штатском! Несколько раз старина Гоблин высовывал голову из бокового окна кареты, а кто-то другой, смахивающий на него, высовывал голову с другой стороны. Должно быть, им отсыпали довольно щедрый бюджет, черт бы их побрал, раз они могут нанимать кеб и носиться по всему городу. Но зачем, дьявол их побери, они должны этим заниматься?

– Может, они подозревают, что под прикрытием всех своих дел ты являешься крупным преступником?

– Я? – взорвался Нигел, возмущенный таким невероятным предположением. – Но ведь я жертва, черт бы побрал их души, черт бы побрал и меня тоже! На самом деле они просто не могут так считать! С чего бы?

– Нигел, речь не идет о реальной действительности! Изощренная фантазия писателя может придумать и не такой повод для подозрений. Я уверен, что полиции это не под силу.

– Во всяком случае, как-то полегче! А теперь двинулись со мной, дружище, и давай вернемся к делам!

В той же раскованной манере бывалого экскурсовода Нигел направился к залитой зеленоватым светом группе убийц, стоящей в отведенной для них пещере, и наудачу выбрал чисто выбритую и лохматую фигуру, внешний вид которой вызывал отвращение.

– Этот парень – типичный грабитель, охотник за чужими деньгами! К тому же весьма прилично одет. Никаких данных, кто он такой, но у него есть номер. Так что стоит заглянуть в каталог...

– Могу тебе рассказать, кто он такой, – предложил Кит, – потому что он тут стоял еще до моего отъезда за границу. Это Уильям Палмер, знаменитый доктор Палмер из Рагли, которого повесили в 56-м. Мать считала его святым, но у жертв, которым он давал яд, должно быть, имелась другая точка зрения. Но я согласен, Нигел, что нам лучше вернуться к делу. Чего ты так и не сделал.

– Не сделал?

– На самом деле ты отдалился от него куда дальше, чем прежде. Вот смотри! – Кит вытянул руки. – К своему большому удовольствию, ты доказал себе, что твоя жена, цвет души твоей, – не подмена и не обманщица. Но это не улучшило твоего душевного состояния. Скорее, наоборот. С одной стороны, как ты заверял меня, все еще хуже, чем раньше, так что комната ужасов – единственное подходящее для тебя место. Почему? В чем дело? Что за дьявольщина, которую ты несешь?

– Если я должен обсуждать это, старина...

– Ты сам знаешь, что должен, – или из-за всех этих мудрствований ты станешь жертвой страхов и ужасов. Ну, Нигел!

Но тот, вместо ответа, погрузился в тяжелые раздумья.

– Да, может, ты и прав, – наконец согласился он. – Мюриэль...

Взгляд Нигела, скользивший вдоль ряда восковых изображений, остановился на фигуре женщины – точнее, девушки, – чья шляпка, а также красивое платье из красного бархата с пышным кринолином напоминали о моде десятилетней давности.